От портрета к сонету
Лия АНДГУЛАДЗЕ (1931 - 23 июля 2010)

Творчество основоположника грузинской скульптуры Якова Николадзе (16 мая/28 мая 1876, Кутаиси - 10 марта 1951, Тбилиси) своими корнями уходит в резные орнаменты грузинских храмов и скальных городов, в работы старых грузинских мастеров

 

В единоборстве с неподатливой массой камня создавал он образы славных сынов своего отечества, деяниями своими умноживших славу Грузии, - Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели, Важа Пшавела, Иванэ Джавахишвили, Чахрухадзе... Образы этих писателей, общественных деятелей являлись для него олицетворением величия родного народа.

 

Неудивительно поэтому, что творчеству Я. Николадзе сопутствовала и руставелевская тема. Острый интерес к великому грузинскому поэту появился у Николадзе уже в отроческом возрасте, когда в книжном магазине своего брата он увидел богато оформленного «Витязя...» с иллюстрациями М. Зичи.

 

К образу Ш. Руставели Николадзе возвращался неоднократно. Он является автором первого скульптурного портрета Руставели. Николадзе создал его на заре самостоятельной работы и выставил в Кутаиси. Скульптуру приобрел меценат Зубалашвили, впоследствии увезший ее во Флоренцию. Созданный по тому же эскизу второй портрет Руставели (отличающийся от первого своими размерами) Я. Николадзе вынес на пятую выставку работ кавказских художников в Тбилиси в 1897 году. Скульптура вызвала интерес общественности, одобрение Ильи Чавчавадзе.

 

Хотя общие контуры Николадзевских работ на руставелевскую тему навеяны традицией, каждая скульптура свидетельствовала о росте его мастерства. Овальный барельеф поэта с дугообразным вырезом работы Я. Николадзе выдержал проверку временем. Сегодня, когда нам известно изображение престарелого Руставели на стене Крестового монастыря в Иерусалиме, барельеф Николадзе кажется наиболее близким к этому образу.

 

Я. Николадзе принадлежит и первая попытка скульптурной иллюстрации поэмы. Поэтому вполне естественно, что он оказался в числе тех почитателей руставелевского гения, которые окружали прославленного русского поэта Константина Бальмонта в бытность его в Грузии.

 

Со времен Ильи Чавчавадзе и его соратников руствелологической деятельности придавалось общественное значение. Исследователи творчества Rustaveli, его издатели и собиратели рукописей, фольклора, популяризаторы его идей, художники, переводчики в прозе и стихах, комментаторы, инициаторы создания памятника поэту и «Общества Руставели», устные сказители и почитатели «Витязя...» открыли Бальмонту родину Руставели. Всеобщую любовь, которую питали грузины к своим поэтам и поэзии, Бальмонт воспринял как признак высокой духовности народа, а почитание Руставели - выражением его национальной гордости. «Витязь...» был как бы ключом, открывающим путь к осуществлению более смелых культурных замыслов.

 

В это время на арену культурной жизни выступило новое поколение интеллигенции и писателей первого десятилетия нового века. Большинство из них получило образование в России и Европе. Они с честью продолжили дело своих славных предшественников и наметили новые пути в развитии отечественной науки и культуры. При этом имя Руставели неизменно оставалось в центре этого культурного подъема.

 

Приезд Бальмонта в Грузию, его поэтическая клятва -

«Святыню Грузии - поэму Руставели,

Я - славянин, клянусь явить своей свирелью...»

 

- умножили и сплотили ряды тех, кто был заинтересован творчеством Руставели, способствовали обновлению чувства национального оптимизма.

 

Интерес Бальмонта к творчеству Руставели был встречен грузинским обществом с невиданным подъемом. Современниками это воспринималось как встреча двух гениев. Действительно, бальмонтовский перевод «Витязя в барсовой шкуре» давал новую, вторую жизнь произведению в многомиллионном русском обществе, и на этом фоне духовный союз двух народов казался более прочным.

 

Пресса того времени широко освещала пребывание Бальмонта в Грузии. Многочисленные представители разных слоев общества посещали руставелевские -вечера, которые давал поэт. «Моя работа нашла тех, кто в ней нуждался... она получает иной, радостный смысл», - читаем в его письмах.

 

Яков Николадзе принадлежал к числу бальмонтовских друзей. Знаменательно, что в период работы Бальмонта над поэмой вплоть до выхода в свет полного текста его перевода в 1933 году Я. Николадзе создает четырнадцать из своих двадцати работ но руставелевскую тему. О знакомстве скульптора и поэта в общих чертах я уже писала в своей книге «Бальмонт и Грузия» (1972 г.), где шла речь о дружеском окружении поэта в Грузии и о том радушии, с которым приняла поэта семья Александра Канчели.

 

В беседе с заместителем директора Музея искусств Грузии Семеном Болквадзе я узнала, что Яков Николадзе ваял бюст жены А. Канчели - Тамар Амирэджиби. Работая над книгой о Бальмонте, я сблизилась с семьями Канчели и Амирэджиби, однако о бюсте Тамар Канчели ничего не слыхала. Я отправилась в мастерскую Якова Николадзе, где встретилась с его внуком, молодым скульптором Гурамом Николадзе. Познакомилась и с супругой Якова Ивановича - Брониславой Георгиевной, единственной обитательницей этого дома. Она доброжелательно отнеслась к моим поискам, помнила эту работу скульптора, внесенную ею же в каталог его работ, но где она находилась, не знала. Бюст, выполненный в гипсе размерами 33x19x20, включен в каталог работ Я. Николадзе 1912 (или 1914) года.

 

Тамар Амирэджиби, мать троих сыновей, была просвещенной для того времени женщиной. Воспитывалась она в культурной семье с хорошими традициями. Ее братья были инженерами, получившими образование в Петербурге и в Аахене (Германия). Георгий Амирэджиби являлся к тому же издателем газеты «Закавказская речь», на страницах которой широко освещались события, связанные с пребыванием Бальмонта в Грузии.

 

После окончания женской гимназии Тамар Амирэджиби получила специальное художественное образование (возможно, в тбилисской частной школе кн. Е. Церетели, ученицы парижского профессора Лиугрена). Она обучалась художественному печатанию на металлопласте, мозаике по коже, резьбе по мрамору, выжиганию по дереву. Почти вековой давности работы Тамар Амирэджиби хранятся в семье ее внуков.

 

Тамар Амирэджиби являлась членом «Общества грузинских женщин». Дом супругов Канчели был одним из очагов культурной жизни города. По четвергам здесь собиралось образованное общество, приезжали гости - видные деятели искусства и литературы. В этом доме впервые читался и бальмонтовский перевод «Витязя в барсовой шкуре».

Бальмонт посвятил своим грузинским друзьям немало стихов и экспромтов, а в предисловии к переводу «Витязя...» высказал благодарность чете Канчели, духовное общение с которыми вдохновило его на этот титанический труд и помогло завершить его.

Богатый внутренний мир Тамар Амирэджиби-Канчели побудил Якова Николадзе увековечить в скульптуре образ этой прекрасной грузинки. Женские портреты занимают немалое место в его творчестве. Среди них есть и безымянные. В его мастерской мое внимание привлек гипсовый женский портрет на деревянных антресолях. Мне он напомнил лицо Тамар Амирэджиби, знакомое по фотографиям. Бюст, как семейная собственность, не имел музейного номера и именовался «Женским портретом».

 

Все наиболее удачные фотографии Тамар относятся к поре ее девичества. Перед нами по общему облику, прическе, одежде предстает изящная грузинка начала века. У женской головки же, обнаруженной на антресолях мастерской скульптора, нет высокой прически роскошных волос, подчеркнуто красивых глаз и округлого лица. Я находила сходство скульптурного портрета с Тамар Амирэджиби, но сходство отнюдь не внешнего порядка. Задумчивый, обращенный вовнутрь взгляд, грузинские черты, озаренные внутренним светом, подчеркивали духовность облика. Я уже верила, что это Тамар Амирэджиби. Такой, должно быть, она стояла перед скульптором, и он с присущим ему чувством меры передал внутреннюю гармонию этой прекрасной женщины.

 

Подтверждение своей догадки я искала у внука Тамар - молодого физика Темура Ираклиевича Канчели. Последний согласился по моей просьбе посетить дом-музей Я. Николадзе. Резкое электрическое освещение как-то изменило черты скульптуры. Мою уверенность Темур не разделил. Но Гурам Николадзе, скульптор, поддержал меня, считая, что и бюст, и фотография являются изображением одного типа лица.

 

Решающее слово было за сыном Тамар Росебовны - Вахтангом. Он прибыл из Москвы, где постоянно проживает, в Тбилиси в связи с кончиной своей сводной сестры, известной грузинской актрисы Саломэ Канчели. На фотографии «спорного» бюста он сделал надпись: «Этот бюст моей матери - Тамар Росебовны Канчели, урожденной Амирэджиби, - в течение многих лет стоял у нас в доме. Вахтанг Александрович Канчели, 17.12.85». Отныне бюст работы Я. Николадзе будет носить имя женщины, бывшей вдохновительницей не только грузинского скульптора, но и русского поэта.

 

В период работы над поэмой Руставели Бальмонт переписывался с Тамар и Сандро Канчели, его письма - свидетельство любви и преданности русского поэта родине Руставели и его соотечественникам. Это же красноречиво подтверждает и телеграмма, присланная им из Парижа чете Канчели: «Мзе миквархар Картли» («Солнце, люблю, Грузия»), грузинские слова которой были набраны латинским шрифтом. В 1917 году, сдержав свое слово, поэт закончил работу над переводом поэмы и привез ее в Грузию. Еще будучи в России, в письме к своим близким он писал о предстоящей волнующей встрече: «И думаю, как перед грузинами я возьму в руки... свою работу, я бледнею и плачу, как герои Руставели».

 

Бальмонт выполнил свою клятву, но глубокая печаль омрачила его радость - Тамар Росебовна доживала свои последние дни. «Только сила души позволяет этому истерзанному телу не умереть совсем», - читаем мы в письме поэта. В одном из следующих посланий к своей семье он сообщает: «...Сегодня вечером я, кн. Г. Амирэджиби, кн. Г. Диасанидзе и Сандро Канчели на носилках снесли Тамар с высоты, где ее дача и где она задыхалась, вниз на берег Боржомки. Вчера казалось, что она умрет. Сегодня ей лучше». Однако шестого июля 1917 года она умерла. Ей было тридцать три года. Бальмонт присутствовал на ее похоронах в Тбилиси. Вот что он пишет об этом: «Вчера мы похоронили Тамар. Нас, провожающих, было много. Гроб весь был укрыт цветами, и от меня было много... роз и белая лента: «Лучшей грузинке Тамар Канчели от Бальмонта, во имя ее пропевшего по-русски всю поэму Руставели». Я еще не в силах понять, что Тамар действительно нет. Шлю мой стих к Тамар».

 

Посмертное .посвящение Бальмонта «Имени Тамар Канчели» было опубликовано в газете «Сакартвело» (1917 г. 10 июля). Его и сейчас многие помнят наизусть:

 

Для меня опустела Картвелия,

Мой светильник погас, догорев,

Для кого же принес Руставели я,

Облаченного в русский напев?!

 

Итак, многие представители грузинской общественности начала века, волновавшие творческое воображение Якова Николадзе, были хорошо известны Бальмонту. Скульптурные портреты некоторых из них он видел в мастерской художника. С классиками грузинской литературы поэт был «знаком» еще со времени своего первого приезда в Грузию в 1914 году. Автором этих живых картин «Пантеон грузинской поэзии» был Яков Николадзе.

 

В процессе поисков, связанных с бюстом Т. Канчели, в книге Брониславы Николадзе «Воспоминания скульптора» мое внимание привлекло и стихотворение, написанное на русском языке. Оно приводилось среди юбилейных (1922 г.) приветствий Якову Николадзе. По стилю, жанру, художественной манере оно очень напоминало бальмонтовское. Экспромт, названный сонетом, приводился в книге в сокращенном виде. Пропуски были обозначены многоточиями. Известно, что Бальмонт позволял себе отклоняться от излюбленной им схемы сонета, подчас вводил лишнюю строку, я сочла возможными и сокращения, но настораживали многоточия.

 

И год написания вызывал сомнения - в 1922 году (год юбилея Я. Николадзе) Бальмонт не приезжал в Грузию. Мои сомнения мог разрешить автограф поэта, который Бронислава Георгиевна обещала поискать дома, когда поиски в Литературном музее Грузии оказались безуспешными.

 

Объективно аргументы «за» и «против» авторства Бальмонта были одинаковыми, но внутреннее убеждение подсказывало мне, что я на верном пути. Бронислава Георгиевна, внимательно выслушавшая меня, тем не менее считала, что экспромт мог написать и Александр Канчели - близкий друг Якова Ивановича и блестящий знаток русского языка.

 

Из поэтов, окружавших Я. Николадзе, кроме Александра Канчели, стихи на русском языке писали: Валериан Гаприндашвили, Кирилл Зданевич, Паоло Яшвили, Александр Абашели, Котэ Макашвили. Однако я считала маловероятным, чтобы кто-нибудь из них обратился к юбиляру по-русски.

 

Желая установить истину, Бронислава Георгиевна задавала мне «каверзные» вопросы, такие, например, как: «Почему понадобилось Якову Ивановичу скрыть от меня, что сонет посвятил ему Бальмонт?». Этим фактом следовало гордиться, а не скрывать его.

 

В своем ответе я учитывала следующее: Бронислава Георгиевна стала женой скульптора в 1925 году. Бальмонтовский сонет мог быть написан до 1917 года, а в юбилейных материалах оказался в силу своего посвященческого характера. К 20-м годам Бальмонт был уже в эмиграции, и имя поэта в кругу его грузинских друзей замалчивалось. К тому же Яков Иванович никогда не говорил, что сонет посвящен ему Канчели или Зданевичем.

 

Бронислава Георгиевна обнаружила сонет после смерти Якова Ивановича и, почувствовав незаурядность таланта его автора, привела в книге «Воспоминания скульптора». Она хорошо помнила автограф экспромта - тонкий лист бумаги, на котором черным карандашом крупными буквами был написан текст. Я принесла ей для сравнения автограф одного из бальмонтовских стихотворений. Бронислава Георгиевна долго рассматривала мелкие, плотно прижатые друг к другу буквы, но ничего утешительного сказать не могла. Размашистость почерка на автографе, который сохранился в памяти Брониславы Георгиевны, не позволяла ей согласиться с моими предположениями. Я же эту метаморфозу с почерком Бальмонта объясняла тонкой бумагой и рисовальным карандашом, которым писался текст.

 

У Бальмонта было какое-то особенное отношение к словам, это сказывалось в том, что некоторые нарицательные имена существительные он писал с прописной буквы, например: Солнце, Море, Грузин, Любовь, Испанец...

 

Когда через несколько недель Бронислава Георгиевна разыскала, наконец, автограф сонета и показала мне его, у меня не оставалось никаких сомнений. Это был почерк Бальмонта! Сонет, написанный его рукой, с его излюбленными заглавными буквами - Ассириец, Апостол! Это был полный текст сонета, а опущенные ранее строки содержали убедительное подтверждение моих догадок (в тексте они подчеркнуты). Я ликовала, но, тем не менее, сочла необходимым получить письменное подтверждение авторства Бальмонта от его дочери - Нины Константиновны. Я послала ей ксерокопию автографа сонета:

 

ЭКСПРОМТ-СОНЕТ

Я. Николадзе

 

Тебя люблю и взор тобой дивится.

Твои глаза, как главы двух ворон.

Ты проводник печальных похорон,

И ты пуглив, как юная девица.

 

Меня пленит твой профиль Ассирийца,

Когда взойдешь, как новый фараон

На новый пьедестал, на новый трон -

Чело твое сияньем озарится.

 

Тебя томят... И чуется измена.

Но ты взлетишь, чтобы познать зенит,

И запоет твой пламенный гранит.

 

О, дивный жрец, сошедший с гобелена,

Живой привет сонетом говорит

Живой поэт - Апостолу Родена.

 

Уже два года, как Нина Константиновна Бальмонт-Бруни по состоянию здоровья не может приехать в Грузию, нарушая тем самым славную традицию. Некоторые ее письма уже написаны чужой рукой. Она остро переживает свою беспомощность; рожденная в первом году нашего столетия, она долго сохраняла бодрость. Ответное письмо ко мне Нина Константиновна написала сама. Она не оспаривала почерка Бальмонта, но некоторые сравнения в сонете так коробили ее, что она склонна была думать, что почерк подделан под бальмонтовский. Она писала: «Он всегда подписывал свои стихи... притянутая за волосы рифма «печальных похорон», выражение «робкая девица» чуждо для него, и эти «головы ворон» (чудовищно!). Не могу поверить, что Бальмонт с ними сравнивает глаза человека искусства... Он всегда был точен в определениях!» Нину Константиновну интересовало мнение жены скульптора по этому поводу.

 

Стало ясно: незнание некоторых реалий, связанных с созданием сонета, в свое время определило и вольное сокращение редактором строк сонета, а теперь вызвало сомнения дочери Бальмонта. Надо было раскрыть содержание сонета через его опорные строки, показать, как вновь выстроились в один ряд имена Бальмонта, Николадзе и Канчели - «друзей сердца».

 

Таким образом, строка «Твои глаза, как главы двух ворон...» покоробила дочь поэта, но она подсказана большими крыльями, черным оперением, умным и зорким взглядом птицы, образ которой несет в сонете цветовую нагрузку. Поясняя эту строку, Бронислава Георгиевна пишет: «Я вполне согласна с Ниной Константиновной. Эта строка не отвечает поэтической эстетике, и потому она была единственной, которую я опустила в своей книге. Остальные - редакция. Однако сравнение - не без оснований: у Якова Ивановича были глубокие глазные впадины, откуда зорко смотрели глаза с длинными черными ресницами, удлиняющими их».

 

О строке «И ты пуглив, как юная девица» жена скульптора пишет: «Яков Иванович, как и многие люди творчества, был чрезмерно раним. Он не переносил не только грубости, но и простой бестактности. Огорчаясь, он предавался переживанию, замыкался в себе и, может быть, даже терялся, не находя слов для равноценного ответа. Это производило впечатление робости. Его душевная хрупкость и чистота и подсказали поэту упомянутые строки».

 

Опущенная редактором «спорная» строка «Ты проводник печальных похорон» помогла нам уточнить дату написания сонета. Известно, что приезды Бальмонта в Грузию в 1914, 1915 годах обычно сопровождались торжествами. Но в 1917 году его радость была омрачена болезнью и кончиной близкого друга поэта Тамар Амирэджиби-Канчели. По воспоминаниям ее сына Вахтанга Александровича Бальмонт, участвуя в церемонии погребения Тамар .даже вызвался нести ее гроб, что, пощадив его, не допустили.

 

Таким образом, под «печальными похоронами» имеются в виду похороны Тамар. Значит, сонет был написан в июле 1917 года. Бронислава Георгиевна, как бы объясняя некоторую поспешность, которая сквозит в иных строках сонета, добавляет следующее: строка «Ты проводник печальных похорон» подсказывает, что сонет написан в нерасполагающей к творчеству обстановке, на обязательном традиционном заключительном этапе похорон - келехи, то есть тризне. Процесс этот подавляет, тем более поэта с обостренным восприятием обстоятельств. За траурным застольем пьют, что больше обострило чувства и не удержало поэта от желания высказать их экспромтом. В созданной обстановке не было условий смягчить некоторые выражения, хотя и эти строки дают точный портрет Якова Ивановича и простительны Бальмонту в наших глазах».

 

Бальмонтовский сонет, как видно, был известен в кругу близких Я. Николадзе. Это подтверждается сравнением скульптора с ассирийцем, которое мы находим и у Геронтия Кикодзе в статье, посвященной Якову Николадзе: «...Своей внешностью он, некоторым образом, напоминает оживший ассирийский барельеф, своей личностью и творчеством же представляет органическую часть современного Тбилиси».

Жена скульптора отмечает, что Бальмонт был не единственным, кто сравнивал Якова Ивановича с ассирийцем. Один из друзей ее родителей - Невинский, отнюдь не поэт, в своем стихотворении дает такой же портрет Я. Николадзе: «...звонок, и быстро входит ассирийский полубог...».

 

Неважно, кто первым увидел это сходство, главное, что оно существовало и было неслучайным. В сонете отразились вероятные беседы поэта и скульптора на близкие им темы: Египет, фараоны, сфинксы, барельефы на гробницах, Франция, Роден...

 

Николадзе, очевидно, не скрывал от поэта причин, тормозящих осуществление его планов, - равнодушие властей и имущей части общества. «Вкусы тогдашней «синьории» тифлисских негоциантов не шли дальше того, как украсить своих жен и дочерей золотом. О частных или государственных заказах на скульптуру нечего было и мечтать», - писал Г. Кикодзе.

 

Действительно, «Скорбящая Грузия» на могиле Ильи Чавчавадзе была единственной работой Якова Николадзе, которая увидела свет в дореволюционной Грузии. Работы скульптора не покидали мастерской, под которую тогда был оборудован какой-то склад.

Талант и замыслы Я. Николадзе заслуживали поддержки, но он тщетно ждал ее. Русский поэт, безусловно, сочувствует скульптору, но лейтмотивом сонета звучит надежда, вера в его будущее и в высокое признание его таланта. Пророчество поэта сбылось. Коренные перемены, происшедшие в Грузии двадцатых годов, активизировали художественную жизнь, Я. Николадзе были созданы все условия для творческого труда, плоды которого принесли ему всенародную славу.

 

Экспромт-сонет Бальмонта - одно из лучших стихотворений, которые он создал на грузинскую тему. В период сближения Бальмонта с Грузией, когда русская критика считала иссякшим его творческий потенциал, он поднял свой поэтический престиж переводом «Витязя в барсовой шкуре». Обновленная грузинским источником, его поэзия обрела второе дыхание. В 1916 году газета «Русские ведомости», рассматривая новый сборник поэта «Ясень», куда вошли его стихи из грузинского цикла, отмечала, что некоторые стихи, например, «Грузия», «Тамар» (посвященное Тамар Амирэджиби), «Скажите вы» (прочитанное экспромтом на торжественной встрече с грузинами), возвращают русскому читателю Бальмонта «Фейных сказок».

Литературная Грузия. 1986. №6. Стр. 175 - 184.

Фото, связанные с семьей Амиреджиби, Канчели, Палавандишвили смотрите здесь

 

Письма К. Бальмонта к Е. С. АНДРЕЕВОЙ