Нина Георгиевна АМИРЕДЖИБИ-РОНДЕЛИ

ЖИЛ-БЫЛ ХУДОЖНИК

(Повесть о художнике Нико Пиросмани).

ЖИЛ-БЫЛ ХУДОЖНИК

 

После смерти родных — сначала матери, потом отца — маленького Нико привезли в Тифлис. С тех пор протекло много лет, а путешествие свое он помнил, как будто было вчера. Родственников в деревне уже мало осталось, да и сам он превратился в худощавого молодого человека, обличьем городского ремесленника, но не мог забыть тот миг, когда перед ним в разноцветном одеянии предстал старинный город. Образы этого города и его обитателей отныне будут сопровождать Нико Пиросмани всю жизнь, снова и снова приходить к нему и уже навсегда поселятся в его картинах.

А сейчас на него  неподвижно взирала со скалы древняя крепость Метехи. Внизу копошился, как пестрый муравейник, живописный базар. Многоголосая речь, протяжные выкрики торговцев, блеяние и визг животных, скрип телег и пронзительные звуки шарманки...

В ту пору, в 80-е годы IXX столетия, здесь была, пожалуй, самая шумная и густо заселённая часть города — Майдан. Кто впервые попадал сюда. тому трудно было устоять перед обаянием этих кривых переулков, домов с плоскими крышами и висячими балконами, лавок с дешевым товаром, духанов, из которых доносились песни и веселые крики. Ошеломило это сначала и Нико. Но скоро ему стало сниться золото полей и осенней листвы родного селения. Ночью он снова увидел отца с матерью среди деревьев и цветов возле их родного дома. Чувство безмятежной радости резко оборвалось с пробуждением. В голову сразу полезли невеселые мысли, стало грустно...

Нико задумчиво спускался по узкой и кривой улочке Майдана, до того им исхоженной, что, казалось, завяжи ему глаза — прошел бы по ней, ни разу не споткнувшись.

Он дошел до лавки, которая, как ему представлялось, стояла здесь вечно, и куда его всегда посылали за свечами. Разной величины, они, как всегда, аккуратно лежали на полках, а отдельно — толстые, свадебные. Таинственно мерцали золотом и серебром иконы.

— Опять я за свечами, дядя Васо. У господина Калантарова сегодня будут гости.

— Бери, голубчик, — прохрипел, тяжело дыша, старый Васо. — Сколько тебе?

— Две дюжины. Дай самые толстые, из воска.

— О чем говоришь? Для господина Калантарова всегда самый лучший товар.

Да, хозяина его чтут. Но ведь и самого Нико тоже любят. И, наверное, не только потому, что он работает в доме у господина Калантарова. А, впрочем, кто знает... Зато он уже не представлял своей жизни без них.

Сегодня он особенно спешил. Но бочки, кувшины, бурдюки с вином, словно сговорившись, не пропускали его и на без того узенькой улочке. А тут еще и эти люди с заплетающейся походкой у винных погребов. Попробуй-ка, обойди, особенно здесь, где тебя все знают и ты всех знаешь. Как пройти мимо, когда кричат с каждого порога, как вот сейчас зовет его вечно смеющийся Бесо из винного погреба:

— Нико - джан, куда спешишь? Отведай моего вина!

Он даже поднял руку, как будто хотел удержать Нико, но тот увернулся.

— Каплю, Нико, только каплю! Где еще найдешь такое вино? От него и мертвый воскреснет.

Нико любил всех этих людей, но его выход в город часто походил на бег зайца мимо засад, устроенных охотниками.

— Не могу... Меня ожидает госпожа Елизавета.

— А от меня не уйдешь, — преградил дорогу молодой парень.

Нико удивился, узнав Димитрия, друга детства:

— Что ты тут делаешь? Работаешь что ли здесь?

— А ты все у Калантаровых! И что там потерял? Ну, давай — за встречу.

— Я ведь не пью, ты знаешь...— сопротивлялся Нико. Но разве обидишь друга?

Они спустились в подвал к Бесо. Тот, как всегда, вовсю хохотал, наливая им.

— Твое здоровье и удачи тебе! — сказал Нико.

— Какая может быть удача? — вырвалось с раздражением у Димитрия. — Стараешься, работаешь, а прибыль у кого? Твои хозяева богатые, а сколько тебе платят? Ничего.

— Они меня кормят, одевают. Я у них как родной живу.

— Какой еще родной! — возмутился Димитрий. — Так и будешь всю жизнь? Ведь и самому надо устраиваться. Женишься, семья будет...

—Ты прав, только привык я, — вздохнул Нико. — Ты же знаешь, еще мой покойный отец у них в имении работал. Конечно, тяжело иногда. Но куда я пойду?

— Мир велик. И для тебя найдется место. А теперь выпьем за твою удачу. Золото, а не вино. Его только царю на стол подавать.

Но на этот раз Нико решил не уступать:

— Нет, мне пора, больше не буду.

Нико раскладывал покупки в гостиной Калантаровых, вставлял свечи в тяжелые, старинные подсвечники. Госпожа Елизавета Ханкаламова, сестра хозяина дома, хлопотала у стола. Она была на удивление как хороша. Нико искоса наблюдал за ней. Но она не замечала, тщательно пересчитывая принесенные им деньги.

— А сдачу тебе не дали? Или потерял где-нибудь?

— Прости, госпожа, я отдал их Марте У нее ребенок больной.

— Нет, вы только посмотрите на него — всплеснула руками Елизавета. — Отдал Марте две копейки. Да ты в своем уме?

У Нико всегда был добрый ум и нужду людскую он понимал. Будь его воля, он одарил бы всех бедняков и несчастных. Но своих денег у него не было. Тем не менее, каждый раз, рискуя навлечь на себя гнев хозяев, он ухитрялся выделять хотя бы копейку этой многодетной вдове, которая вызывала у него особое сочувствие Но как убедить других?

— Если ты бы видела, госпожа, как она мучается. Без мужа осталась, как старуха стала... На работу идет, ребенка на руках несет, а старшие за ней бегут...

Елизавета взглянула на него, не зная рассердиться или рассмеяться

— Что поделаешь? У меня тоже умер муж. Но ведь мы не можем кормить всех нищих и их детей.

В маленькой комнате, где жил Нико, на полу примостились он и Солико, сын Елизаветы. Нико мастерил из дощечек домик. Крыша, стены, двери и окна были тщательно выточены и покрашены. Маленький Солико помогал ему, вырезая громадными ножницами кусок из картона.

— Знаешь, дядя Калантар обещал взять меня в деревню. Мы все поедем, и ты тоже. Ты бывал когда-нибудь в деревне? Видел, как собирают виноград?

Нико не менее мальчика взволнован предстоящей поездкой, на минуту он даже перестал прибивать дощечку.

— Помню, но как во сне. Я жил тогда в деревне, был таким, как ты...

Вечером у полковника Калантарова и его сестры, госпожи Елизаветы, собрались гости. Играли в лото. В старинных массивных канделябрах горели свечи. Елизавета оживленно вынимала из пестрого мешочка бочонки с цифрами.

— Пять... Двенадцать...Сорок семь...

— Сорок семь! Выиграла, — воскликнула нарядная дама с высокой прической. Обмахиваясь веером, она встала и подошла к картине, висящей на стене.

— Это все Нико, — сказала Елизавета, словно извиняясь. — Что он больше умеет? Нарисует и повесит.

— Это что же, война? Солдаты, пушки...

— Так точно, изволили догадаться, — сказал Калантаров. — Русско-турецкая война. Для нашего Солико рисовал.

— Ваш Нико художник? Может быть, он Рафаэль Санти?

На эти слова известного тифлисского миллионера все улыбнулись. А Калантаров даже затрясся от смеха.

— Вот именно — Рафаэль! Рафаэль!

— Тридцать два! — воскликнула Елизавета и продолжала уже озабоченно:

— Не знаю, что с ним творится. Вчера целый день ходил по двору, взад и вперед, и все о чем- то думал... Моя мать сказала: «Смотри, как бы с ума не сошел».

— Ах, все художники такие странные, — томно промолвила дама с высокой прической, жена мил-лионера, решив успокоить хозяев дома.

Молча сидевший молодой человек с волнистыми, зачесанными назад волосами, на этот раз не выдержал и решительно вмешался в разговор.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, госпожа Софья, — и, улыбнувшись, добавил, — я тоже художник, но совсем не странный.

Гости с любопытством взглянули на него.

— Господин Захария, — наклонился к своему гостю Калантаров. — Я как раз хотел вам напомнить об этом молодом человеке. Это родственник моей покойной жены — Реваз Авалишвили.

— Да, помню, — прищурился господин Захария и, повернувшись к юноше, осведомился:

— Хотите ехать учиться?

— Имею большое желание, господин Захария.

— И куда же вы собираетесь?

— Если была бы возможность, то — в Петербург, в Художественную Академию.

Подумав, господин Захария, наконец, произнес:

— Эту возможность вы получите.

— Ну, конечно, надо помочь молодому человеку. Он такой милый, — быстро проворковала его жена. Авалишвили подошел и церемонно поцеловал ей руку.

— Ваша доброта, госпожа Софья, известна всему миру.

С радостным криком в комнату вбежал маленький Солико.

— Мама! Дядя Калантар! Посмотрите, что сделал Нико. Какой красивый дом!

Нико внес и осторожно поставил на край стола сделанный из дощечек домик. Тщательно сработанный, с окнами, дверями, освещенный внутри свечами, он завладел вниманием всех.

— Видишь, мама, совсем как настоящий! Я тоже помогал. А внутри — большой стол, за ним даже можно обедать.

Нико был удовлетворен.

— У тебя золотые руки, — сказал миллионер. —Как натурально! — восторгалась его жена. Реакция гостей обрадовала Елизавету, она улыбнулась:

— Кто же там будет жить?

— Кого поселишь там, Нико? — захлопал в ладоши Калантаров.

Нико неожиданно смутился:

— Не знаю, господин Калантар.

— А я знаю, знаю, — закричал Солико. — Там будет жить солнцеликая красавица. Нико говорит, что она такая же красивая, как ты, мама. Елизавета рассердилась:

— Тебе спать давно пора. Нико, уложи мальчика.

После того, как увели ребенка, игра в лото возобновилась. А на столе, поблескивая окнами, по-прежнему стоял нарядный дом.

Калантаров сидел за письменным столом у себя в кабинете. Дверь распахнулась и вошла возмущенная Елизавета.

- Дорогой брат, прошу тебя, сейчас же выгони Нико. Ни одного дня больше он не должен оставаться в нашем доме.

В открытую дверь тихо вошла Евфросинья, их престарелая мать, и молча села в кресло.

—Что он натворил? Столько лет живет у нас, так любит твоего сына, — удивился Калантаров.

Елизавета бросила на стол письмо.

— Вот полюбуйся! Прочти, что он написал.

— Письмо? Он написал тебе письмо?

— Читай, читай, что он пишет.

Калантаров прочел письмо и засмеялся.

— Объяснение в любви?

— Это совсем не смешно, брат. Нико предлагает мне стать его женой!

— Когда умирала мать Нико, она позвала меня и сказала: «Оставляю вам сына. Присмотрите за ним», — тихо проговорила Евфросинья. — С тех пор он рос в нашем доме. Он честный и добрый. Любит тебя и Солико.

— Что вы говорите, мама? Да как он смел даже подумать? Разве не знает, кто был мой покойный муж?

— Твой покойный муж был пьяница и картежник. Вспомни, сколько горя ты с ним видела.

— Он был дворянин. А кто такой Нико? Приемыш, нищий.

— Будет работать. Ты уже в летах. Подумай, трудно женщине одной.

— Нет, денег он не заработает, — нахмурился Калантаров. — У него одни глупости на уме. Помню, когда мы были в деревне, приехали соседи, князья, вино купить. Я сказал ему список составить — кто сколько платит, кто в долг берет. А он в счетной книге медведя нарисовал.

Не выдержав, он рассмеялся.

— Говорю: «Пиши расписку, куда смотришь?» А он глаза вытаращит... Нет, человека из него не выйдет. Сестра, успокойся, Нико уйдет от нас.

 

После ухода от Калантаровых

Так был он изгнан из рая, где, казалось ему, навеки свил себе гнездо и где был счастлив. Жизнь представлялась там ему прекрасным праздником. И он не всегда обращал внимание на все чаще долетавшие до него попреки, что он даром ест хлеб и что пора ему идти трудиться.

В такие дни он еще больше проводил дни с сыном Елизаветы — Солико. Рисовал ему величавых и мудрых львов, оленей, и таких же величавых и мудрых царицу Тамар и военачальника Георгия Саакадзе. В детстве он слышал немало древних сказаний и сказок, до которых был большой охотник. Их он и рассказывал Солико.

Уйдя от Калантаровых, Нико стал сопровождать товарные составы по всей Грузии. Не сосчитать, сколько тысяч верст отмерил он за время, когда безупречно нес тяжелую железнодорожную службу — в холод, дождь, слякоть, основательно подорвав себе здоровье. В ту пору его можно было видеть в привокзальной харчевне, в которой он обедал и коротал время в ожидании своего состава.

В один промозглый осенний вечер он сидел здесь за столиком. Огарок свечи, поставленный на блюдце, выхватывал из мрака низкий потолок, грязные стены и скудную трапезу на столе, покрытом черной клеенкой. Даже в темноте было видно, что форменная одежда железнодорожника, уже висевшая на нем, заметно износилась. Раздавались паровозные гудки. Но и они не в состоянии были вывести его из раздумья. Он перебирал в памяти светлые дни, проведенные у Калантаровых. Вспомнился ему и молодой человек, которого послали учиться в Россию ремеслу художника, — Реваз Авалишвили. «Счастливчик»,- вздохнул Нико. А что, если и ему накопить деньги и тоже туда поехать? Но выйдет ли из него настоящий художник?

Взгляд его упал на вошедшего молодого господина, потребовавшего стакан чаю. Нико вздрогнул. Неужели это тот самый «счастливчик»? Лицо Нико выразило крайнюю степень изумления. Авалишвили даже взглянул на него и уже сам удивился.

— Если не ошибаюсь...

— Да, господин Реваз, это я. Но как вы меня узнали?

— Ведь я художник, у меня память на лица, — он подошел и сел рядом.

— А я вот работаю на железной дороге.

— Значит ушел от Калантаровых? — удивился Реваз. — А ведь они такие славные люди...

— Не хотел уходить. Но так получилось, господин Реваз. А вы уезжаете?

— К родственникам в деревню.

— Скажите мне, господин Реваз, разве нельзя стать художником без учения? Ведь надо иметь талант.

— Одного таланта мало, — снисходительно заметил Реваз. — Надо долго и много учиться у больших мастеров. И вообще — набраться знаний, культуры. Тогда еще можно рассчитывать на заказы. А без этого рисуй сколько хочешь, но кто купит твои картины?

Он допил чай и встал. Нико так расстроился от его слов, что даже не заметил, как тот ушел.

Однажды сюда к нему пожаловал друг его детских лет Димитрий.

— Нашел, наконец. А что это на тебе? Уж не генералом ли стал?

Нико печально улыбнулся:

— Кондуктор на товарном поезде.

— Исхудал ты, брат.

— Болею... Езжу на площадках, они открыты со всех сторон. Продувает. Все время простуживаюсь.

— Не говори, брат, тяжело нам живется, — вздохнул Димитрий. — Торгуешь, стараешься, а вся выручка — хозяину.

Это была излюбленная тема Димитрия, на которую он мог говорить без конца и которая каждый раз приводила его в ярость. Нико не хотелось выслушивать все это еще раз и он прервал его:

— Соберу еще немного денег и уйду. Мастерскую открою.

— Кому нужна твоя мастерская? — Димитрий напряженно смотрел на него. — Давай, иди в компаньоны. Откроем свою торговлю, цветочный магазин или молочную. Выручку — пополам.

Предложение было слишком неожиданным. Нико закашлялся, сказал с трудом:

— Денег у меня немного. Так, собрал кое- что. И Калантаровы дали... Разве хватит?

— Но ведь и у меня тоже не пустой карман, — облегченно вздохнул Димитрий. — Что столько думать, как будто заботы всего мира на одного тебя легли. Послушай, есть на Верийском спуске одна будка. Купим ее...

Так на Верийском спуске среди небольших домов и лавок появились две большие белые коровы, тоскливо смотревшие друг на друга. Нарисованные Нико на куске жести, они были водружены над дверями крохотного домика. Прохожих останавливал вид этих печальных животных и они невольно прочитывали надпись — «Молочная». Заглянув внутрь, они могли увидеть там новых хозяев, усердно убиравших прилавок с сыром, яйцами, молоком.

— Хозяин, купи мацони, дешево отдам.

В дверях стоял рослый крестьянский парень с хурджином за спиной.

Каждый раз это слово — «хозяин» — раздавалось непривычно для Нико и чем — то неприятно поражало. Порой он даже не отвечал — к великому неудовольствию Димитрия. Однако этот молодой крестьянин своим характерным лицом и нарядным костюмом сразу же привлек его внимание. Взяв карандаш, Нико быстро стал его зарисовывать, чем смутил того не на шутку. Спеша исправить положение, Димитрий гостеприимно завел его за прилавок. Попробовав мацони, Димитрий постарался не показывать, что оно ему понравилось:

— Жидковато, но что поделаешь... Выгружай банки.

Тот уже стал снимать хурджин, как Нико остановил его.

— Подожди, не снимай. Постой так одну минуту.

Парень таращил глаза, но послушно стоял, не двигаясь с места.

— Что ты каждый раз придумываешь, Нико?

Димитрий уже готов был резко отчитать своего непутевого компаньона, как его отвлекла полная женщина в платке:

— Яички у вас есть?

— Все есть, что ваша душа пожелает. Заходите.

И опять — широкий приветственный жест. Тем не менее он торговался с ней за каждую копейку с каким — то даже азартом, как будто получал удовольствие от этого.

Ушла, наконец, с покупками и женщина в платке, ушел и крестьянин. А Нико все рисовал.

— Э — э, Нико! Так дело не пойдет. Торговать — талант нужен, — сказал Димитрий с едва скрываемой иронией.

Что с Димитрием? Его словно подменили, думал Нико. Был справедливым, добрым, возмущался богатыми, обижавшими бедных. Кто мог бы подумать, что сам станет таким же. А может быть, за тем вечным негодованием всегда скрывался жадный и бессердечный хозяин, но тогда это было незаметно? Теперь Нико смотрел на друга детства уже другими глазами...

Недавно Нико провожал своего воспитанника Солико, сына Елизаветы. Тот закончил кадетский корпус и уезжал в Петербург в высшее военное училище. Когда Нико пришел на вокзал, там уже собрались товарищи Солико и его родственники и, конечно, был среди них и его дядя господин Калантар. Нико показалось, что Солико сильно повзрослел. Но с какой радостью вспоминал тот домик, который Нико для него смастерил. Господин Калантаров тоже был любезен. Когда прощались, сказал: «Учись торговать, это тебе не картины малевать».

Да, Нико должен подумать о себе. Но смутно сознавал, что, переступив через себя, утратит нечто очень важное и, кроме того, уже не сможет рисовать. Ни господин Калантаров, и ни Димитрий, и никто другой не понимали, что Нико Пиросмани не нуждается ни в каком «улучшении» своей личности или хотя бы ее изменении. Если бы им это удалось, он не состоялся бы как художник, утратил бы тайну своего обаяния, шедшего не от примитивности натуры, а от высокой простоты, природной естественности и эмоциональности и, стало быть, и мудрости, которые так завораживают при взгляде на его картины. Как много дали бы иные из знаменитых художников, чтобы вернуть себе эту силу и незамутненность чувства, непосредственность и прочие детские качества души, особенно благодатные для творчества. Ради этого они порой намеренно искажают изображение, нарочито примитивизируют, но достигают лишь мертвой подделки. Подчас отравленные уже на стадии обучения, знакомые со всеми великими мастерами, они утрачивают то, что у Пиросмани получалось само собой, шло как бы от нутра, как обычно, не мудрствуя лукаво, рисуют дети до какого — то возраста, а потом, взрослея, уже не могут так рисовать. А он не изменялся, потому что в нем всегда как бы жил ребенок с его детской наивностью и безыскуственностью.

Обычно художники пишут, чтобы заработать, А у Пиросмани потребность рисовать была, как у ребенка. Он пел, как поет птичка, потом уже стали ему платить. И он не менялся. Больше рисовал, чем торговал. А жизнь вокруг изменялась.

Однажды ранним весенним утром в молочную вбежал Гурген, хозяин соседнего цветочного магазина.

— Димитрий! Нико! Идите скорей, смотрите...

— Что случилось? — всполошился Димитрий.

— Теперь у нас трамвай ходит вместо конки.

— А конка?

— Конки нет больше. Смотрите, вон трамвай идет!

На середине спуска вместо медленной конки с протяжным звоном несся трамвай. Пешеходы останавливались, открывались окна домов, распахивались двери магазинов, все с удивлением смотрели на это чудо. Нико был поражен:

— Без лошади? Как же это?

— Бог мой! Какая сила движет им? — перекрестился Димитрий.

Нико подумалось, что теперь все должно в миг преобразиться, должна наступить совершенно новая жизнь. И он уже с недоумением прислушивался к привычному скрипу арб, по — прежнему медленно едущих на базар, смотрел на те же самые, что и вчера, экипажи с возвращающимися под утро кутилами, и на навьюченных до предела осликов, подгоняемых погонщиками, и на духан, который также, как и всегда, стоял на спуске и который, как и вчера, закрылся лишь утром, а его посетители, шатаясь, расходились по домам.

Хозяин духана, низкорослый толстяк с короткой шеей, Бего Якишвили, запер свое заведение и направился к молочной лавке. Как всегда, его сопровождал пьяный Росеб, вечный завсегдатай его духана и друг. Тут же был и неразлучный с ними шарманщик Датико Земель. Его увековечил Пиросмани на своих картинах, но это было потом. А сейчас тот крутил шарманку и они весело выводили слова популярной песенки.

— Эй, Нико! — крикнул Росеб. — Дай нам холодное мацони освежить сердце.

— Да здравствует господин Бего! Пусть живет сто лет! — торжественно встретил их на пороге Димитрий, который обращался к Бего, как хозяин к хозяину, слегка игнорируя остальных.

— Да здравствует наш хозяин Бего! — вторил ему Росеб, подкидывая шапку. — Бог да продлит для всех его добрую жизнь!

Димитрий поднес им мацони. Датико поставил миску на разрисованный орган. Духанщик Бего закусывал у прилавка. Рядом с ним расположился Росеб.

— Приходи к нам в духан, Никала, — сказал Беге. — Почему не приходишь?

— Я ведь не пью.

— Что значит — не пью. Разве ты монах? Это не жизнь.

— Наш Нико одной рукой торгует, другой рисует, — вмешался Росеб, обнаруживший прислоненную к стене жестяную полосу. Он ее извлек и положил на прилавок. Пасхальный барашек с пучком травы во рту кротко глядел на них, рядом были украшенный распятием высокий кулич и крашеные яйца на тарелке. Росеб прочел надпись: «Слава Богу, что дожили до Пасхи. Христос Воскрес. Воистину Воскрес».

— Удивительный у тебя глаз, Нико — джан. Все из твоих рук хорошо выходит, — сказал проникновенно Бега.

Растроганный Нико протянул ему картину:

— Если нравится, возьми. На память от меня.

— Вот украсит она твой духан, Бего — джан! — воскликнул Росеб. — Весело встретим Пасху!

Посетители, которых утром в молочной собралось уже много, шумно выразили свое одобрение. И все трое двинулись дальше. Впереди — Бего, за ним с картиной Росеб. Шествие замыкал Датико Земель со своим органом.

Димитрий потирал руки. Чудак этот Нико, но если его странности не вредят торговле, а, наоборот, привлекают покупателей, — пусть себе тешится, И он бойко взвешивал и резал сыр, отбирал яйца, быстро пересчитывал деньги и прятал их в ящик позади прилавка.

В молочную вошла женщина, ведя за руку малыша. За ней робко протиснулась девочка. Нико узнал Марту, которой он всегда старался помочь.

— Как живешь, Нико?

— Спасибо тебе, Марта. А это Тамара так выросла?

— Растут дети.

— А ты все мучаешься?

— Что делать? Недавно с кровати встала, опять болела.

Она поставила на прилавок пустую бутылку. Нико налил молока.

— Только сегодня не смогу заплатить. Вот заработаю и отдам.

— Знаешь, дядя Нико, — сказала Тамара, —

Я теперь тоже работаю, только еще мало получаю.

Нико украдкой сунул ей в сумку кусок сыра. Димитрий покосился на них.

— Спасибо, дорогой. Бог наградит тебя, — сказала Марта, уходя.

—  «Бог наградит...» — передразнил Димитрий. — Бог дураков не любит. А ты все нищих кормишь.

— Она не нищая. День и ночь работает. Только рано осталась вдовой, а дети маленькие.

— Так у тебя дело не пойдет, — сказал Димитрий. — Это, знаешь: «козу купил, козу продал, а прибыли ни копейки».

Нико не ответил. Он вообще мало говорил., Иным казалось даже, что он ни о чем не думает, тем более о жизни. А он только о ней и думал. Эти размышления вбирали в себя его картины, поражая потом всех, кто их смотрел.

В молочной толпились покупатели, беседуя между собой и рассматривая на стенах картины Нико.

По улице проехало ландо, запряженное парой рысаков, и остановилось у цветочного магазина. Из ландо вышли богач Захария и его жена.

— Вот и господин Захария выехал с женой, — сказал покупатель с длинным носом и узкими глазами, придававшими его лицу хитрое выражение.

— А чего ему не ездить? — завистливо вздохнул Димитрий.

— Все у человека есть, а вот детей Бог не дал. Умрет, кому все останется.

— Чужую заботу не взваливай на свои плечи, — лукаво подмигнул Димитрий. — Деньгам хозяин всегда найдется.

Нико тоже глядел на миллионера. Он и жена купили цветы, сели в ландо и укатили.

Вышел и дворник с метлой. Сегодня он почему—то запоздал. Наверное, из—за суматохи с трамваем.

 

Маргарита

Ни дворник, ни богач Захария с женой, ни бедная Марта с детьми не подозревали, что станут на картинах Пиросмани некими символами жизни, ее противоречивости; богатства с его высокомерием; бедности, униженной и страдающей; человека труда с его чувством собственного достоинства... У Пиросмани это не просто конкретные люди — знакомый дворник, который чуть ли не каждый день к ним забегал, или всем известный миллионер Захария. Пиросмани не столько индивидуализировал их лица, сколько, отбирая самое существенное и главное, передавал свое понимание их жизни, превращая их почти в монументальные скульптуры. Действительно, разве тот же дворник не монументален с его честью рабочего человека, с сознанием честно выполненных обязанностей? По всему видно, что, занятый нелегким, тяжелым трудом, он не завидует этим кутилам и богачам, и не уступит им своего достоинства, он при важном и нужном деле, о чем свидетельствуют и его регалии: форменная фуражка, белый передник, железная бляха...

Уже стемнело, на улицах зажглись фонари когда в лавку зашел Гурген из цветочного магазина.

— Я уже закрылся давно, а они все торгуют. Кому сейчас нужно ваше молоко? Люди вино пьют. Пойдем, Нико, — сказал он загадочно.

- Куда?

— Не спрашивай... В плохое место не поведу, — похохатывал Гурген.

— Иди, гуляй, — засмеялся и Димитрий.- Я закрою лавку.

Они вышли из молочной, в лицо ударил теплый ветер. В ожидании чего — необычного Нико медленно шел за Гургеном. Так в молчании они подошли к ярко освещённому зданию с переливающейся огнями вывеской «Варьете». Здесь царила атмосфера праздника. С афиши призывно и загадочно улыбалась девушка в костюме танцовщицы.

Они сели за свободный столик недалеко от сцены. Нико с любопытством озирался. Публика была самая разнообразная: военные в мундирах, дамы в вечерних платьях, солидные торговцы и расфранченные юноши. На сцене молодой человек во фраке исполнял цыганский романс.

— Куда привел меня Гурген?

— Куда привел, зачем привел... Чего много думать?

Певец, раскланявшись, удалился. На смену ему вышел человек средних лет и уселся за рояль. О н ударил по клавишам, и на эстраду выпорхнула танцовщица в воздушном одеянии. Короткая, прозрачная туника перехваченная широкой лентой. Длинные локоны падали на обнаженные плечи. Странная тоска сжала сердце Нико, который не отрывал взгляда от танцовщицы. Она была так непохожа на женщин, которых он встречал до сих пор, и так прекрасна, что ему стало не по себе.

— Нравится? Правда, хорошо танцует?

— Кто она?

— Актриса Маргарита... Француженка,

Когда она кончила танцевать, грянули аплодисменты.

— Браво, Маргарита, браво! — надрывались юнцы со всех сторон.

Раскланиваясь, она обеими руками посылала воздушные поцелуи.

Нико сидел неподвижно и молчал. Гурген толкнул его.

— Ты что, заснул?

Нико очнулся.

— Мне казалось, я в раю, — тихо ответил он.

Маргарита заметила, странного человека, с таким восторгом смотрящего на нее. Она улыбнулась ему. Нико метнулся, выхватил цветок из вазы на столе и бросил на сцену. Маргарита поймала цветок и украсила им свои локоны.

В ту ночь сон не шел к нему, в голове мешались звуки рояля. Всю ночь виделась танцовщица с длинными локонами, и не давала покоя мысль пойти завтра и снова увидеть ее.

А на следующий день Гурген готовил корзину цветов для Нико, стоявшего рядом с потерянным видом. Димитрий насмешливо наблюдал. А кругом начали уже собираться любопытные.

— Сверху будет лента,- сказал Гурген. — А на ленте напишем, от кого.

— Что она, мертвая? Это покойникам приносят цветы, — подтрунивал Димитрий.

— Артисткам всегда посылают корзины с цветами и лентой, — авторитетно заявил Гурген.

— Лучше меня послушай, Нико. Я женщин хорошо знаю. Им нужны деньги, золото...- настаивал Димитрий.

— Сначала — цветы, потом — золото, — примирительно сказал Гурген.

— О — хо — хо! Кончай скорей, Нико. Торговать надо.

И Димитрий пошел к себе в лавку.

— Не волнуйся, все будет, как надо. Ленту завяжем здесь. А что напишем на ней?

— Пиши: «От художника Нико».

Постояв немного, он добавил сокрушенно;

— Будь у меня много денег, все цветы скупил бы в магазинах, чтобы она по цветам ходила, а не по земле.

Положив на прилавок деньги, он направился в молочную, провожаемый сочувственным молчанием.

— Как бы с ума не сошел, совсем пропадает человек, - расстроился пожилой ремесленник.

Неизвестно откуда появившемуся Росебу, пьяному по обыкновению, стало смешно:

- Какую. речь сказал! Как в Государственной Думе!

- Что говорить, слепому о радуге? — возмутился Гурген. — Разве вы понимаете, что такое любовь?

- Кому говоришь, Гурген? Я не понимаю? Да я от любви чуть не утопился.

— Утопился? От любви? — заволновались вокруг. Почувствовав интерес к своей истории, Росеб воодушевился:

— Уже на мост вышел, одежду снял, уже совсем бросался... Товарищи не пустили.

А что она сделала? спросил молодой парень.

— Кто — она, дорогой?

— Эта женщина, что ты любил.

— За другого замуж вышла. «О, женщины! Ничтожество вам имя!» сказал великий Шекспир... Знаешь, что я придумал, Гурген? Сделай большой букет, пошлем его как бы от Нико. Он торжественно положил на прилавок деньги. Эта мысль понравилась Гургену:

- Хорошо. Я тоже три корзины пошлю и везде напишу: «От художника Нико».

Достал деньги и пожилой ремесленник:

И от меня Гурген! Надо помочь человеку.

На прилавок со всех сторон посыпались деньги:

- И от меня возьми...

— От меня...

— Утрем нос этой француженке, — радостно потирал руки Росеб.

Маргарита в утреннем капоте перед зеркалом освобождала волосы от папильоток. Кругом — на столе, на подоконнике, на полу стояли корзины и вазы с цветами. Служанка внесла еще один букет, перевязанный широкой лентой.

— Какой красивый цветочки! — воскликнула Маргарита. — Опять этот художник?

Она прочла надпись на ленте, засмеялась и захлопала в ладоши. А Нико в новом костюме в это время стоял в коридоре, не решаясь войти. Пока он раздумывал, появился молодой человек с букетом и постучал. Нико посторонился, служанка открыла дверь.

— Актрисе Маргарите от художника Нико, — отдал букет и ушел.

Нико не поверил своим ушам.  Подумал, что ему почудилось. Опять нерешительно приблизился к двери, протянул руку к звонку, но все повторилось — уже другой мужчина с корзиной опередил его. Снова распахнулась дверь, и снова корзина была принята. Мужчина быстро удалялся, но Нико догнал его:

— Извини, дорогой, от кого эти цветы?;

- Какой — то художник Нико.

Еще больше удивился Нико, но теперь решительнее направился к двери. Он перешагнул порог, трепеща от радости и страха. Маргарита поднялась с кресла.

— О, это вы? Я сразу узнала. Вы так смотрели на меня, когда я танцевала.

Вблизи она была еще красивее. Он не ожидал, что почувствует себя так легко и свободно.

— Я думал, на нашу землю сошел ангел, — сказал он тихо.

Маргарита не привыкла, чтобы ее сравнивали с ангелами.

— Ангелы? они — только на небе.

Ее унизанные браслетами и кольцами руки непринужденно, почти по-домашнему обвились вокруг его шеи.

- О, какой вы милый, мой дорогой Нико!

Каждый раз, приходя к Маргарите, Нико забывал все, что его тяготило.

Сегодня они сидели на кушетке в комнате .Маргариты. Она рассказывала о себе.

- Мы были очень бедные, мой мама и я. Мама работала вот так, — она показала руками.

- Что,  белье стирала?

- Да, стирала. Мы жили в подвале. Там было маленькое окно.

- А отец?

— Отец? Его не было. Я была маленькая и любила танцевать. Выйду во двор и кружусь, кружусь... Все смотрели... Иногда давали кушать. Все говорили, маме: «твоя дочь — талант! Она будет знаменитый балерина!»

Он всматривался в огонек лампы:

— А потом?

— Потом — очень плохо, мой дорогой Нико. Мама умерла. Кушать — нет, одевать — нет.

— Маргарита, — решительно сказал Нико, — мы будем жить вместе, долго, долго.

— Да, мой дорогой Нико... Вместе!

— Я стану настоящим художником, буду работать день и ночь... Я все могу для тебя сделать.

Маргарита обняла его.

— О, какой ты милый, какой ты славный, Нико!

- Мы никогда не расстанемся! Я буду любить тебя всю жизнь.

В молочной толпились посетители. На них со стен смотрели стройные олени и кроткие барашки с человечьими глазами, Нико стоял за прилавком, чуждый всему, что происходило вокруг.

— Отвесь мне фунт сыра, голубчик, — попросила женщина, но он не слышал. Сыр быстро отвесил Димитрий.

- Не сыр — мечта! Пальчики оближете! Что еще желаете? Яичек? Прямо из — под курицы, еще теплые.

-  Дай и яичек. Десятка два.

Худенькая, бедно одетая девушка робко остановилась у прилавка.

— Тамара? — удивился Нико. — выросла, красивая стала. Как поживает Марта? Давно ее не видел.

— Умерла мама.

— Умерла? Ох, какое горькое слово ты сказала. Умерла бедняжка. Как же вы теперь?

— Брата моего Васо в солдаты забрали. Я на фабрике работаю.

—А малыш?

 — Он в приюте.

Нико положил на прилавок кружок сыра, налил молока. Тамара хотела заплатить, но Нико вложил деньги обратно в ее худенькую ладонь.

— Что ты? Разве я возьму с тебя деньги?

— Спасибо, дядя Нико. Зачем так много?

- Бери, бери; Приходи еще, слышишь? Приходи, когда надо.

- Берегись, он тебя по миру пустит, — подмигнул Димитрию покупатель с обвисшими усами.

Димитрий нахмурился.

- На сколько ты отпустил этой девчонке?'

- Запиши за мной. Два фунта сыра, десяток яиц... Бутылка молока.

Димитрий записал.

 - Нужно, чтобы порядок был. Большой долг за тобой.

- Мне нужны еще деньги.

— Ты в своем уме? Сколько я тебе дал вчера?

Нико вынул из кармана коробочку. В ней сверкнуло золотое кольцо с алмазом.

— Ох-хо! Дорогая вещь!

— Деньги нужно отдать сегодня, — сказал Нико.

- «У совы глаз не было, а она у Бога ресницы просила». Что ж, пиши расписку. Только смотри, погубит она тебя.

- Если бы я мог продавать свои картины...

- Какой дурак их купит? Господа дают деньги за красивые вещи.

Нико сильно огорчали такие замечания. Но теперь перед ним все время возникала Маргарита, и каждый раз накатывала на душу светлая радость и заливала сердце счастьем.

Маргарита готовилась к выходу, когда вошел ее аккомпаниатор и компаньон. Трудно было определить возраст этого человека или его национальность, хотя все его называли месье Жаном.

— Послушай, Маргарита, господа офицеры приглашают тебя кататься за город. Они ждут тебя после выступления.

— Вечером я занята. Ожидаю господина Нико.

— Уже фаэтоны заказаны. Отказывать нельзя, На всю ночь в Ортачальские Сады.

— Ах, как, наверное, будет весело! — воскликнула Маргарита. - Но ведь я обещала Нико.

- Не дури, Марго. Что ты связываешься с этим человеком? Никакой он не художник. И не коммерсант. Простой лавочник. Я узнавал. Что ты нашла в нем?

И тут он услышал неожиданный ответ:

- Не Говори мне такой глупость. Он любит меня.

Месье Жан удивился. Никогда он не слышал от нее такого. Хотел ответить, но в это время вошел Нико. Едва сдерживаясь от радостного возбуждения, он подошел к Маргарите молча взял ее руку и надел ей на палец кольцо.

- Ой, что он принес! Какой красивый колечко! Не правда ли месье Жан?

Нико смотрел на нее, сияя.

- Красивое кольцо. Твой выход, Марго, не опаздывай, — сказал месье Жан.

— Сейчас, сейчас... Какой ты милым, Нико. Очень, очень милый!

- Я буду ждать тебя.

- Нет, сегодня не жди. Я буду занята очень долго. Меня повезут в другое место выступать, -

она покосилась на Жана. А потом мне надо отдохнуть.

Месье Жан вышел.

- Хорошо, приду завтра вечером, - сказал Нико.

- Да, да, завтра... - она торопилась на сцену. Убегая, послала ему воздушный поцелуй. — Целую тебя, мой дорогой! Сто раз!

Уже дворник зажег фонарь перед молочной, а Димитрий все считал выручку. Нико стоял за прилавком, задумавшись.

Привет друзьям! — с порога крикнул Гурген. Но даже появление пребывавшего в прекрасном расположений духа Гургена не в силах было изменить грустного Настроения Нико.

- Как у тебя сегодня?— спросил Димитрий.

— Хороший был день; три свадьбы и одни похороны. Забрали все цветы. Пустой магазин остался.

Димитий положил на прилавок перед Нико деньги:

- Пиши расписку.

Нико молча написал. Гурген с сочувствием наблюдал.

Закрой магазин. Я тороплюсь, — бесстрастно бросил Димитрий, уходя.

- Нико — джан, хочу сказать тебе. Давно хочу сказать.:

Нико ничего не ответил.

- Веришь мне, что я твой друг? Говори, веришь или нет?

— Верю, но только... — Нико хотел предупредить Гургена, что не будет слушать ничего плохого о Маргарите даже от друга, но тот не дал ему договорить.

— Пусть пропадет моя голова, что повел тебя в этот театр. Разве знал, что так будет? Плохая она женщина, Нико! Очень плохая.

— Зачем такие слова говоришь? Ты ведь совсем не знаешь ее.

— Обманывает она тебя. Как брату говорю — уходи от нее. Посмотри, на что стал похож. Последний раз говорю — не ходи к ней. Не надо.

Нико насупился. Наконец, поднял голову.

— Не обижайся... Только я сам знаю...

— Тогда, прощай, Нико.

- Прощай, друг.

В парадной театра «Варьете» ему поклонился швейцар:

— Госпожи Маргариты нет.

— Уже уехала?

— Сегодня она не выступала.

Нико удивился. Как же так? Несчастная, наверное, заболела. Лежит сейчас одна, а я и не знаю. Он почти побежал к ее дому.

— Госпожи Маргариты нет дома, — голос служанки звучал почти враждебно.

— Нет дома? — растерялся Нико.

— Уехала с господами офицерами. Еще утром, — нанесла та последний удар.

Он почувствовал, что на него надвигается огромная черная туча. И вот она его накрыла. Он стоял под фонарем у темных окон Маргариты и боялся, как бы ему не свалиться. В голове — шум, звон, он уже ни о чем не думал, не знал, сколько простоял.

По затихшей ночной улице, тускло освещаемой фонарем, проехал фаэтон и остановился у дома. Из него выпрыгнул молодой офицер и помог выйти Маргарите.

—Стой, — закричал вне себя Нико и бросился к нему. — Кто ты такой? Стой!

—Что с тобой, Нико? — преградила ему дорогу Маргарита. — Господин офицер проводил меня. Не могла же я ехать одна?

Маргарита испугалась. Нужно же было появиться здесь, как на грех, этому Нико именно после столь приятно проведенного дня.

Он оттолкнул ее:

- Ты пьяная! Где шлялась?

- Немножко выпила, совсем немножко...

- Позвольте, в чем дело? — возмутился офицер. — Как вы смеете оскорблять даму?

Нико метнулся к нему и остановился, пораженный: на него глядел Солико.

— Солико? Боже мой! Неужели Солико?

— Вот видишь, а ты сердился, — обрадовалась Маргарита. — Ты знаешь господина Соломона? Господин Соломон проводил меня.

— Мы с Нико — старые друзья, — с облегчением вздохнул и Солико.- А-значит и ты попался в сети к очаровательной Маргарите! Запутаешься, смотри. Не волнуйтесь, Марго, я не отпущу Нико. Он поедет со мной. Мы давно не виделись.

Посылая воздушные поцелуи, Маргарита поспешила скрыться в подъезде.

— Я совсем не узнал вас, совсем не узнал... -потерянно бормотал Нико.

— Я пьян, Нико. Что делать? Пока молод, нужно веселиться. А ты? Все рисуешь? — он с трудом шел к фаэтону. — Садись, поедем ко мне.

— Не сейчас...

Солико остановился и повернулся.

— Недавно я рылся на чердаке и нашел домик! Помнишь, тот домик, что ты сделал? Я смотрел на него и мне захотелось стать маленьким, войти внутрь и закрыть за собой дверь.

— Да, — вздохнул Нико, — в сказках всегда все хорошо.

— Приходи к нам. Я жду.

Солико сел в фаэтон и уехал. Нико закрыл лицо руками и поник головою на грудь. Затем побрел прочь.

После выступления Маргарита сидела перед зеркалом, снимала грим, когда вошел Жан:

— Опять твой художник.

Но она уже увидела его в зеркале. Не зная, как начать неприятный разговор, долго стирала румяна с лица.

— О, мой милый Нико! — наконец, решилась она, — У меня есть один маленький новость. Я скоро должна  уехать.

— Уехать? — повторил он еле слышно.

- В Баку. Нам дают хороший ангажемент.

- Но ведь ты скоро вернешься? — спросил Нико чужим, сразу охрипшим голосом.

- Конечно, вернусь. Не правда ли, мосье Жан?

— Наша работа здесь окончена. Оттуда мы поедем дальше.

Он почувствовал, что участь его решена и что никогда больше не увидит любимого лица. Нико молчал, но в его лице было такое отчаяние, что Жан пожав плечами, вышел из комнаты. Маргариту тяготил разговор.

— Не надо так огорчаться, мой милый Нико. Он бросился к ней и обнял.

- Не уезжай, Маргарита!

— Бедный, бедный Нико. Не надо так, — она ласково гладила его по голове, как ребенка.

 

Одиночество

Вечерние сумерки затянули окно молочной. Нико, опустив голову, сидел у прилавка. Димитрий удовлетворенно подсчитывал дневную выручку. Спрятав деньги за пазуху, решительно встал.

— Так что, Никала, теперь я буду торговать один. Больше ты мне не нужен.

— Один? А как же я? Я тоже хозяин.

— Какой ты хозяин? Забудь об этом с сегодняшнего дня.

— Но ведь все, что я заработал, все, что скопил, тебе отдал.

— О чем говоришь? Вот они, твои деньги, пожалуйста.

Он выложил перед Нико пачку расписок, раскрыл и счетную книгу.

— Одна расписка... вторая, третья.,. Смотри хорошенько. А в кредит кто давал? Тут все сосчитано.

Нико с отчаянием посмотрел на расписки, тоскливо обвел глазами стены, с которыми так сжился.

— Хорошо, пусть будет по-твоему. Теперь мне уже все равно.

Со стены на него печально глядел олень.

— Уйду... — тихо повторил он. — Только возьму своего оленя.

— Твоего здесь ничего нет.

Нико ударил по прилавку кулаком так, что задребезжали стекла:

— Это моя картина!

Он вышел из молочной, держа оленя под мышкой. Две белые коровы на вывеске грустно глядели ему вслед.

Ноги сами собой вывели его к театру «Варьете». У входа висела оборванная афиша с половиной лица Маргариты. Нико долго смотрел на нее. Неизвестно сколько он еще простоял бы, но подошел работник театра и наклеил сверху уже другую афишу.

Когда Нико уходил ему встретился Датико Земель, который как всегда, направлялся в духан со своей шарманкой.

- Нико – джан, куда ты? Пойдем к Бего, выпьем по одной.

На этот раз Нико молча последовал за ним.

Когда они вошли в винный духан Бего Якишвили, там уже собралась веселая компания. Росеб медленно осушал огромный рог с вином. Нико робко подошел к прилавку, где восседал толстый Бего и положил перед ним картину.

- Тебе нравились мои картины, Бего.

Бего благосклонно стал ее рассматривать. Пьяные посетители выразили свое восхищение.

- У меня не денег, Бего.

- Что за беда? – развел руками Бего. – Чего грустить? Садись, ешь, пей.

Росеб передал ему рог, наполненный до краев. Прислуживающей в духане мальчик вбил огромный гвоздь над стойкой и повесил на него картину. Стройный олень, подняв ветвистые рога, гордо смотрел на пьяную ораву. Нико опорожнил рог. Пошатнулся от непривычки и, наконец, улыбнулся.

- Молодец, Нико, - одобрительно сказал органщик. – Пить будем, гулять будем. Садись сюда!

Нико покорно сел. С того дня он проводил время с ними. Один в своей каморке он погружался в грустные думы о том, что жизнь его не удалась. Но вот выходил он из дома, бродил по улицам и переулкам, где обыкновенно встречал хорошо знакомые и милые ему лица, добродушно окликавшие его, — и, глядя на них, поддавался хорошему настроению, снова замечал, что не погас мир красы Божьей... Они зазывали его, и он шел, садился и с удовольствием пировал с ними.. Его встречали с искренним радушием: А Нико влекли старинные обряды застолья с бесхитростной речью, он любил посидеть в углу и послушать простые и мудрые слова. «Тебе, Никала, послан талант от Бога, — нередко говорили ему, — рисуешь так, что никто с тобой не сравнится». Он верил и не верил. Конечно, говорили об этом бескорыстные друзья. Но действительно ли он был отмечен Богом?

Встреча с Кириллом Зданевичем

Неторопливо несет свои мутные волны Кура. Прямо в Куру спускаются склоны горных скал и, как ласточкины гнезда, лепятся на них дома с плоскими крышами и висячими балконами. Взад и вперед снуют водоносы, сгибающиеся под бурдюками, проходят ослики с корзинами. Важно выступает верблюд, выгнув длинную шею, полузакрыв глаза и пожевывая свою жвачку.

Нико пересек базарную площадь и пошел по грязной улочке. На нем — потрепанный пиджак и мягкая шляпа. Он сильно изменился. Время посеребрило виски, нужда и горе погасили огоньки в его когда — то живых глазах. Он шел мимо духанов и харчевен, из которых раздавались песни и веселые возгласы.

Ему доставляло удовольствие смотреть на разрисованные им вывески духанов. Вот духан «Самшобло», духан «Эльдорадо». А вот и Мухранский мост. А это что? На углу тоже еще один духан. Но ведь его здесь не было. Нико подошел к открытой двери, за прилавком с удивлением обнаружил Димитрия. Тот тоже его заметил:

—А, Никала, заходи, друг. Сколько времени тебя не видно было.

—А где хозяин?

- Теперь я здесь хозяин. Видишь, купил духан. Садись, гостем будешь. Как живешь? Работаешь еще?

- Да вот, работаю. Кому что надо нарисовать.

- Вот и хорошо. Нарисуй всякие карточки и вывеску красивую сделай.

— Для вывески материал нужен.

- Найдется, — сказал Димитрий. Он постарел, сильно раздобрел, но все такой же проворный и ловкий.

- Хороший духан у тебя, Димитрий,

Нико оглядел пустые стены. — Я его так разрисую, что он станет, как лес в сказке. И в этом лесу будут гулять олени, медведи и львы.

- Садись, закуси, вина выпей.

- Вина мне сейчас не давай. Когда кончу. А то не смогу работать.

- Хозяин, получи деньги, уходим, — позвали из угла, где сидела подвыпившая компания.

- Сейчас, князь — джан, — поспешил к ним Димитрий.

Расплатившись, они стали уходить. Пестро одетая, размалеванная молодая женщина с папироской в зубах прошла мимо Нико. Он посмотрел и не поверил:

- Тамара?

Она обернулась и закрыла лицо руками.

- Что ты здесь делаешь? — в отчаянии сказал Нико.

Она выбежала из духана. За ней последовали ее пьяные спутники.

— «Что ты здесь делаешь?» Ох -хо — хо! Ты все такой же чудак, Нико. Совсем не переменился, — сказал Димитрий с усмешкой.

В тот день он рисовал, да так, словно вел сердечную беседу с добрыми друзьями, открывая им свои горести и радости. Здесь на стенах дышала земля родная с ее горами и долинами, с городскими переулками и садами, с здешней людской жизнью, знакомой ему с детства. Это выражала себя сама душа народа. Того, кто смотрел на эти картины, они погружали в себя всем существом. С того дня прошло немало времени. У Пиросмани уже никогда не было столь большого заказа. Да он и не смог бы его выполнить. Чувствовал: жизнь подходила к концу. Однажды в духан Димитрия забрели два молодых человека, одетые по — европейски. Это были писатель Кирилл Зданевич и французский художник Мишель Ле—Дантю. Под низким потолком гремела зурна, заунывно и тревожно выводил свою мелодию дудуки. Они оторопело озирались на украшенные живописью стены. Усевшись за столик, продолжали внимательно их рассматривать.

- Вот это художник! — восторженно вырвалось у Ле—Дантю,

— Я вижу тут какие—то элементы Ван—Гога... У этого художника, наверное, тоже трудная жизнь. Какая мрачноватость колорита... И обратите внимание, как он себя ограничил в красках!

- Личность художника тут, безусловно, сыграла свою роль, причем довольно сильно, согласился Зданевич. — И личность эта крепко связана с здешними людьми, с их гостеприимством, простотой нравов... Все это легко прочитывается на стенах.

— Интересно, чьи это работы? — спросил Ле—Дантю. — Кто из местных художников писал их?

— Голубчик! — обернувшись к прилавку позвал Зданевич.

— Что прикажешь, князь — джан? — подбежал Димитрий.

— Откуда у вас эти картины?

— Картины?

— Ну да, кто мастер? Какой художник рисовал?

— Никала рисовал. Маляр Никала. Все духаны в городе разрисовал. И все вывески на них.

В это время Димитрия позвали, чтобы расплатиться, и он, извинившись, отошел.

— Вот, оказывается, откуда эти чудесные вы-вески! — улыбнулся Ле—Дантю.

— Этот человек очень любит животных, они умиляют его, — проговорил в задумчивости Зданевич.

— Да, тут есть и известная доля сентиментальности, — заметил Ле—Дантю. — Но для меня это талантливый самоучка, настоящий художник примитивного, «природного» искусства. У него все идет от души. И какая простота, никакой усложненности, которая бы помешала передаче чувств. Взгляните, как скупо все изображается. Подробности не играют роли, здесь — только мать и двое детей! — указал он на одну из картин.

- Подробности убили бы суть дела, а тут она выходит за счет этой простоты: мать и двое детей — это выглядит как символ. Теперь я понимаю: то, что он писал, вывески, научило его делать изображение как эмблему, добиваться предельной обобщенности. Вывеска — ведь та же реклама с ее броскостью, и сразу суть дела тебе в, лоб.

Зданевич подошел к небольшой картине, висевшей у прилавка.

— Ты только посмотри, - обернулся он к Ле—Дантю.

- Это молодой медведь, — подбежал к ним Димитрий! — Он хочет влезть на дерево, но не может.

- Простите, не скажете нам, сколько вы заплатили?

- Заплатил денег? — развел руками Димитрий.

— Никала просто так нарисовал мне.. Я его немного кормил. Хороший человек, но бедняга.

Они переглянулись.

— А вы не можете продать нам? — спросил Зданевич.

- Если господа желают, как я могу отказать?

Мы бы хотели эти две картины. Как вы оцените их?

Димитрий начал осторожно:

—Если князь — джан даст три рубля...

Зданевич, не говоря ни слова, вынул деньги. Димитрий был озадачен. Не продешевил ли?

- А где можно его увидеть? Скажите его адрес.

- Адрес Никала? Кто его знает? Он ходит туда — сюда... Взял свой ящик и пошел. Никала Пиросмани его зовут.

В маленькой темной комнатке Нико показывал гостям свои работы. Он был оживлен, но держался с достоинством. Незнакомые господа удивили его тем, как почувствовали каждую его картину. «Будто душу мою раскрыли и заглянули внутрь».

- Вы настоящий художник, господин Пиросмани, — сказал Зданевич. — У вас большой талант.

- Да, талант... — грустно согласился Нико. — У меня талант устал ждать... Комната должна быть светлой, а здесь всегда темно.

- А в углу что у вас тут?

— Краски, мой братец. Я ведь их сам делаю. Вы в костюмах, в галстуках работаете, а я нет. Одену старый фартук, зажгу лампу и наберу сажи. Нужно ногами размять известь и сделать белила. Потом взять большую кисть и покрасить белой или черной краской.

- Интересно, — сказал Ле—Дантю. — Белой или черной краской. Мне бы хотелось узнать, почему вы прибегаете к таким контрастам? Белая корова или черный бык? Или вот черный орел терзает белого зайца?

Нико задумался, потом проникновенно сказал:

- Я так понимаю: в жизни всегда рядом — добро и зло. Белая корова — добрая, кормит нас, дает молоко, а черный бык — зачинщик драки. Орел принадлежит царю, а заяц — это мы, бедняки...

Я видел ваших «Ортачальских красавиц», сказал Ле—Дантю. — Они тоже на черном фоне.

- Да, у них нехорошая жизнь... Но я рисую их белой краской, потому что жалею. '

Гости слушали с большим вниманием. Зданевич заинтересовался картиной, стоявшей лицом к стене. Он повернул ее к свету и вслух прочел надпись: «Актриса Маргарита». С черной клеенки на них смотрела, загадочно улыбаясь, женщина в белом воздушном платье танцовщицы, с оголенными плечами, с букетом цветов в руке. Добро и зло здесь вступили в борьбу. Но зло, по воле автора, отступило на задний план. Он простил ей все плохое, все мелкое, и на картине она осталась навсегда не продажной женщиной, сломавшей его жизнь, а актрисой, несущей людям радость. Он снова вспомнил, как впервые увидел Маргариту. Он тогда ходил, как завороженный. Она казалась ему красавицей из старых легенд, которые ему рассказывали в детстве.

— Вы не продадите нам этот портрет? — спросил Ле—Дантю.

Но Нико, очнувшись, повернул его снова к стене, сказал как бы извиняясь:

- Это я так... Для себя рисовал.

Зданевич заказал Нико свой, портрет. Но в назначенный день он запоздал, а когда пришел, застал Нико, сидящим на низком табурете и держащим в руках домовой фонарь.

- Ради Бога, извини меня. Бегал с утра, готовился к отъезду. Как мой портрет?

-Я ждал тебя утром. А сейчас заказ получил.

- Ты не знаешь, какая у меня радость! Нашел твоего «Жирафа».

— «Жирафа»? Помню, я его рисовал.

- Хозяин не хочет продать, не я еще пойду к нему... Уговорю.

- Тебе понравился?

- Он великолепен! Только почему у него такие грустные глаза?

- Я думаю, что он слишком высокий, — сказал Нико. — Он выше всех и потому всегда один... А согнуться не может.

- И не хочет, — подхватил Зданевич. — Он гордый...

- Очень гордый... Но ему скучно... И еще немного страшно, одному там, наверху.

Зданевич с удивлением наблюдал, как Нико наносит на фонарь надпись: «Молоканская улица Номер …»

- Новый заказ. Шестьдесят копеек заплатили, — объяснил Нико.

- Надпись на фонаре? Разве это работа для художника?

- Если мы не будем работать над низшим, как сможем сделать высшее?

- Мой славный Нико! Не представляешь, как мне трудно с тобой расставаться, — обнял его Зданевич.

- Все, кого я люблю, уезжают... — вздохнул Нико.

Я постараюсь помочь тебе. Твои картины выставят в Москве. Мы еще встретимся.

Больше они не встретились. Война разметала людей в разные стороны.

 

Встреча с Ладо Гудиашвили

В маленькой темной каморке единственным источником света была дверь, выходившая во двор. Она была открыта, и перед ней на низком табурете сидел Нико. Он самозабвенно рисовал, но тень, упавшая на картину, заставила его поднять голову. Перед ним стоял молодой человек среднего роста, в костюме, в мягкой шляпе, с живыми черными глазами.|

— Простите, — сказал незнакомец, приподняв шляпу, — я бы хотел видеть художника Николая Аслановича Пиросмани.

- Это меня так зовут, — сказал Нико.

- Мне надо поговорить с вами.

— Пожалуйста, войдите, — спохватился Нико. Гость, пригнувшись, вошел в низкую дверь.

- Не беспокойтесь, я ненадолго. Дело в том, что в Тифлисе организовалось Общество грузинских художников и мне поручили пригласить вас на наше первое заседание.

Нико во все глаза смотрел на этого пришельца из того прекрасного мира, о котором тщетно мечтал в продолжении всей своей жизни.

- Вы тоже художник? — спросил он. — У меня были друзья, настоящие художники...

Гость кивнул и приветливо улыбнулся.

- Общество художников хочет приобрести ваши картины для выставки. Вот пригласительный билет. Здесь адрес и время. Мы будем вас ждать.

Лицо Нико осветилось глубокой радостью.

- Как вас зовут?

- Ладо Гудиашвили.

- Спасибо вам, Ладо. Вы принесли мне хорошую весть.

На заседании Общества художников царила праздничная атмосфера. Художники Грузии впервые объединились в союз. За столом, скрестив на груди руки, неподвижно, внешне с невозмутимым видом сидел Нико, едва сдерживая удивление и радость. Ораторы сменяли друг друга. Нико с любопытством рассматривал их. Но он встрепенулся, когда встал художник с длинными, зачесанными назад волосами. Его лицо напомнило далекие времена жизни в семье Калантаровых. Он спросил сидевшего рядом Ладо Гудиашвили.

- Простите меня, Ладо, не знаете ли вы, кто этот достойный человек?

- Реваз Авалишвили.

- Господин Реваз? — образовался Нико. — А он хороший художник?

—Один из лучших. Вы его знаете?

—Знал когда—то, очень давно.

Перед его глазами живо предстал тот вечер, когда Реваз; уезжал и когда сказал слова, повергшие Нико в глубокое уныние, о том, что без учебы ему никогда не стать художником. «Вот и стал, — с тайной гордостью подумал он, — теперь я такой же художник, как и ты.» Он с интересом устремил глаза на оратора, силясь понять витиевато звучавшие для него фразы.

- Вы не устали? Может быть, вам скучно? — склонился к нему Гудиашвили.

- Как может быть скучно, когда такие господа говорят! Ученые люди.

После своего выступления Реваз Авалишвили подошел прямо к Нико.

- Дорогой Нико, мы когда—то были с тобой друзьями.

- Дорогой Реваз! Я не думал, что вы меня еще помните. А я вас сразу узнал.

- Над чем работаешь? — спросил Реваз.

Нико смутился, не зная, что сказать.

- Напрасно, — продолжал Реваз. — Надо работать. Станет трудно, приходи. Поможем и советом, и делом. Не правда ли, господа?

Нико был ошеломлен, очарован: у всех здесь были такие улыбающиеся, славные лица.

- Расскажи нам про свои планы, про свою работу.

Подумать только, о чем его здесь спрашивают, и все смотрят так доброжелательно, ждут, что он скажет. И тогда он решил сказать всем этим умным и добрым людям о том, что волновало его давно, о чем он часто думал по ночам.

— Знаете, братья, — медленно начал он, — что нам надо? В середине города нужно построить большой деревянный дом, чтобы всем было близко, и где мы могли бы собираться. Купим большой стол, большой самовар. Будем пить чай и говорить об искусстве.

— Деревянный дом и большой самовар! Прекрасно! — развеселился Авалишвили. — Я в восторге от такого предложения.

Художники переглядывались, улыбались, кто добродушно, кто, не скрывая иронии.

— Крепкий чай портит цвет лица, — сострил один.

- Но помогает творчеству, — шутливо возразил другой. — Впрочем, Бальзак предпочитал черный кофе. К Нико подошел председатель Общества.

- Господин Пиросмани, прошу вас на несколько слов, — он отвел его в сторону. — Я хочу передать вам немного денег. Временное пособие от нашего Общества.

—Это мне? Так много? — смутился Нико. — О, спасибо, господин председатель? Куплю теперь краски и нарисую вам такую картину, какой еще никогда не рисовал.

И он нарисовал ее, очень быстро. Это был «Народный праздник». В ней бился пульс родной земли. Счастливый, гордый своей работой, он вошел в кабинет председателя. Художники, среди которых был и Авалишвили, обступили картину.

— Новое произведение Пиросмани, — торжественно провозгласил старик в очках. — Что вы хотели этим сказать?

— Это пир во время сбора винограда. Помню, когда был маленьким, мы жили в деревне. Отец работал виноградарем в имении господ.

— Воспоминания детства, значит... Забавно... Вожак с медведем на первом плане. Очень колоритно. Готовили для выставки?

- Для выставки рисовал. Я же обещал, господин председатель. Торопился. Целый день и целую ночь сидел.

Художники переглянулись. Они не привыкли к таким молниеносным срокам создания своих творений.

- Хорошо, оставьте вашу картину. Мы обсудим ее, — сказал председатель.

- Нико поклонился.

Он медленно спускался по лестнице, на его лице застыла счастливая улыбка. Но вдруг он вспомнил, что забыл спросить, когда будет выставка. Поднявшись, снова подошел к двери кабинета, приоткрыл ее и замер, услышав свое имя.

Говорил тот самый старец в очках.

- Не подобает нашему Обществу начинать работу с выставки картин Пиросмани. Это не солидно. Да и как можно считать их картинами? Они нарисованы не на холстах, а на клеенках. На черных клеенках, которыми покрывают столы в духанах. Да и по тематике... Кому это может быть интересно? А ты как считаешь, Реваз?

Нико затаил дыхание, отчетливо прозвучал знакомый голос:

- Смешно принимать всерьез намалеванное этим самоучкой. Неуч, не знающий самых элементарных вещей. Ни законов перспективы, ни освещения. Да о чем говорить? Нас засмеют.

Тихо притворив дверь, никем не замеченный, Нико спустился по лестнице.

 

Конец

В грязном дворе играли дети, с криком и визгом шлепая по лужам. Они гонялись друг за другом, цепляясь за развешанное на веревках белье, когда их внимание привлек вошедший во двор человек. Слишком уж был он не похож на обитателей этой трущобы.

- Ребята, может, кто из вас знает, где здесь живет художник Пиросмани?

 -Какой художник? Пьяница Никала? — подошел ближе один из мальчиков, а остальные весело подхватили:

 -Это наш Пикала! Он здесь живет.

А Нико лежал на полу в подвальной темной каморке под лестницей. Лишь когда стук в дверь усилился, Нико с трудом встал и открыл дверь.

- Не узнаете меня?

Нико молчал, ему вспомнились слова Реваза Авалишвили: «Смешно принимать всерьез намалеванное этим самоучкой...»

- Зачем пришли? Вы пришли как друг или враг?

- Зачем мне быть вашим врагом? Вы — художник, и я — художник, Ладо Гудиашвили. И я пришел как друг.

 -Да, да, прошу вас, — проговорил Нико с дрожью в голосе, — Садитесь. Вот, как видите, моя комната.

Гудиашвили осторожно уселся на единственный стул. Незаметно обвел взглядом комнату. Несколько шагов в длину и в ширину. Пол каморки занимала кровать. На стене — ящик, заменяющий шкаф. В углу — инструменты маляра: ведро, кисти, краски...

- Долго я вас искал. Раньше вы жили в другом месте.

- Раньше был богат, а теперь и одежды не имею. Может быть, выпьете воды? Это очень холодная вода. Простите, что у меня нет лимонада.

- Да, так и живу, мой братец... Как тебя зовут? Ладо? Да, Ладо.

Он, начал шарить повсюду, пока где — то в углу не нашел обрывок старой газеты.

Видите, это меня снял фотограф... И напечатали в газете.

- Я знаю этот портрет, — сказал Гудиашвили.

- В жизни есть минуты светлые и горькие. Мне больше досталось горьких... Много работал. Все подвалы мною разрисованы.

- А сейчас что делаете?

- Так, мелкие заказы. Обманывают, денег не дают. Отнесу картину, а хозяин напоит и картину себе оставит. Да и болею что—то... Здоровье совсем оставило меня.

- Вот, дорогой Нико, — -сказал Гудиашвили. — Наши художники собрали немного денег и просили передать вам. Это, конечно, мало, но пока немного хватит. Купите, что вам надо для работы.

- Мой браток Ладо, это очень хорошо. А я думал, что меня все забыли... Трудно быть одному.

Вдруг он, волнуясь, спросил:

- Но как мы сейчас должны поступить? Построим дом или нет? Построим и соберемся там все вместе.

- Я верю, у нас будет такой дом, — мягко сказал Гудиашвили.

Поклонившись, он вышел во двор. Нико стоял неподвижно и глядел ему вслед.

А время было тяжелое. Наступила весна 1918 года. По политой дождем темной улице шел Нико, с трудом волоча свой ящик, который казался ему особенно тяжелым в тот весенний вечер. Силы его были на исходе когда он поравнялся с духаном Димитрия, стены которого он когда — то расписал, а вывеску так славно разукрасил. Чего только он не изобразил на ней. И шашлыки на шампурах вперемежку с сочными помидорами, и жареных цыплят, и рог, наполненный красным вином. Он остановился, чтобы перевести дух, и увидел, что вывески не было. А на крыше сидел рабочий, чинил водосточную трубу, латая ее куском жести.

- Откуда ты взял эту жесть, братец? — тихо спросил он. — Это же вывеска была.

- Хозяин дал. Не было железа, а труба течет.

Двери духана были широко открыты, но там не было посетителей, работали одни маляры. Белили потолок, смывали его картины со стен. Нико оцепенело смотрел как под кистью маляра исчезал созданный им мир, который тогда как бы сам выплеснулся на эти стены. Вся его жизнь показалась ему впустую прошедшей. А начинать новую было уже поздно. На порог вышел Димитрий, с жалостью посмотрел на него.

- Опять напился? Еле на ногах стоишь.

Нико не отрывал глаз от быстрой кисти маляра.

- Что смотришь? Конечно, жаль твои картинки. Всем нравились, — он присмотрелся к Нико. — Да ты, кажется, заболел. Эх, горемыка! Сколько говорил тебе, сколько учил... Разве зла тебе желал? Послушался бы, человеком стал... Посмотри на меня. Живу счастливо, богатею. Все меня уважают, все завидуют! А ты на что похож? Для чего жил?

Нико медленно уходил от него и тихо шептал:

— «Для чего жил? Для чего жил?»

Спустившись в свой подвал, он свалился на пол. Так и лежал в сильном жару.

— Пить!.. Боже мой! Я весь горю... Пить!

Он не знал, сколько времени лежал, сколько часов, а может быть, дней... Там, за стенами этой темной конуры, в далеком от него мире, шла гражданская война, близилось время, несущее ему всеобщее признание и посмертную славу. Но он ничего не знал об этом и ничего уже не ждал. Его «талант устал ждать». Нико лежал неподвижно.

Стены подвала раздвинулись, стало светло. И к нему подошла медведица с медвежатами. А потом появились и жираф, и олень, и сам царь зверей лев... Пришли и все те почтенные горожане, которых он рисовал. Он узнал дворника, и Бего, и миллионера, и бедную вдову Марту с детьми... Они обступили художника со всех сторон. Они всегда были спутниками его вдохновения, его радостей и бед. Теперь они ждали, когда он встанет. А он все лежал. И вот тогда пришла к нему актриса Маргарита. Она была в том самом платье, в котором он увидел ее впервые.

— Это ты, Марго?

— Ах, мой милый, милый Нико!

— Я ждал тебя! Говорили, что ты умерла... Но я не верил.

— Вставай, Нико. Меня прислали за тобой.

— Что ты говоришь, Маргарита? Разве я могу? Нет, я уже никогда не встану.

— Мой дорогой Нико! Тебя ждут! Скорей, уже пора.

И он встал, молодой, полный сил и пошел за ней. Вокруг по—прежнему теснились животные и люди. Дом из фанерных дощечек, который он сделал когда—то, сверкал огнями. А внутри на столе, покрытом белой скатертью, шумел большой самовар. За ним сидели художники и пили чай.

Он подошел и сел рядом с ними.

---

ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ

Бурдюк — мешок (без швов) из шкуры животного, служащий для хранения и переноски вина и других жидкостей.

Джан — ласкательная форма обращения.

Дудуки — восточный музыкальный инструмент, внешне похожий на флейту.

Духан — питейно-закусочное заведение, подобное трактиру.

Зурна — восточный музыкальный инструмент, по форме напоминающий свирель.

Мацони — кисломолочный продукт наподобие простокваши.

Хурджин — переметная сума из ковровой ткани.

Шампур — вертел.

---

Москва

ИВЕРИЯ

1995