Одиночество

Вечерние сумерки затянули окно молочной. Нико, опустив голову, сидел у прилавка. Димитрий удовлетворенно подсчитывал дневную выручку. Спрятав деньги за пазуху, решительно встал.

— Так что, Никала, теперь я буду торговать один. Больше ты мне не нужен.

— Один? А как же я? Я тоже хозяин.

— Какой ты хозяин? Забудь об этом с сегодняшнего дня.

— Но ведь все, что я заработал, все, что скопил, тебе отдал.

— О чем говоришь? Вот они, твои деньги, пожалуйста.

Он выложил перед Нико пачку расписок, раскрыл и счетную книгу.

— Одна расписка... вторая, третья.,. Смотри хорошенько. А в кредит кто давал? Тут все сосчитано.

Нико с отчаянием посмотрел на расписки, тоскливо обвел глазами стены, с которыми так сжился.

— Хорошо, пусть будет по-твоему. Теперь мне уже все равно.

Со стены на него печально глядел олень.

— Уйду... — тихо повторил он. — Только возьму своего оленя.

— Твоего здесь ничего нет.

Нико ударил по прилавку кулаком так, что задребезжали стекла:

— Это моя картина!

Он вышел из молочной, держа оленя под мышкой. Две белые коровы на вывеске грустно глядели ему вслед.

Ноги сами собой вывели его к театру «Варьете». У входа висела оборванная афиша с половиной лица Маргариты. Нико долго смотрел на нее. Неизвестно сколько он еще простоял бы, но подошел работник театра и наклеил сверху уже другую афишу.

Когда Нико уходил ему встретился Датико Земель, который как всегда, направлялся в духан со своей шарманкой.

- Нико – джан, куда ты? Пойдем к Бего, выпьем по одной.

На этот раз Нико молча последовал за ним.

Когда они вошли в винный духан Бего Якишвили, там уже собралась веселая компания. Росеб медленно осушал огромный рог с вином. Нико робко подошел к прилавку, где восседал толстый Бего и положил перед ним картину.

- Тебе нравились мои картины, Бего.

Бего благосклонно стал ее рассматривать. Пьяные посетители выразили свое восхищение.

- У меня не денег, Бего.

- Что за беда? – развел руками Бего. – Чего грустить? Садись, ешь, пей.

Росеб передал ему рог, наполненный до краев. Прислуживающей в духане мальчик вбил огромный гвоздь над стойкой и повесил на него картину. Стройный олень, подняв ветвистые рога, гордо смотрел на пьяную ораву. Нико опорожнил рог. Пошатнулся от непривычки и, наконец, улыбнулся.

- Молодец, Нико, - одобрительно сказал органщик. – Пить будем, гулять будем. Садись сюда!

Нико покорно сел. С того дня он проводил время с ними. Один в своей каморке он погружался в грустные думы о том, что жизнь его не удалась. Но вот выходил он из дома, бродил по улицам и переулкам, где обыкновенно встречал хорошо знакомые и милые ему лица, добродушно окликавшие его, — и, глядя на них, поддавался хорошему настроению, снова замечал, что не погас мир красы Божьей... Они зазывали его, и он шел, садился и с удовольствием пировал с ними.. Его встречали с искренним радушием: А Нико влекли старинные обряды застолья с бесхитростной речью, он любил посидеть в углу и послушать простые и мудрые слова. «Тебе, Никала, послан талант от Бога, — нередко говорили ему, — рисуешь так, что никто с тобой не сравнится». Он верил и не верил. Конечно, говорили об этом бескорыстные друзья. Но действительно ли он был отмечен Богом?

Встреча с Кириллом Зданевичем

Неторопливо несет свои мутные волны Кура. Прямо в Куру спускаются склоны горных скал и, как ласточкины гнезда, лепятся на них дома с плоскими крышами и висячими балконами. Взад и вперед снуют водоносы, сгибающиеся под бурдюками, проходят ослики с корзинами. Важно выступает верблюд, выгнув длинную шею, полузакрыв глаза и пожевывая свою жвачку.

Нико пересек базарную площадь и пошел по грязной улочке. На нем — потрепанный пиджак и мягкая шляпа. Он сильно изменился. Время посеребрило виски, нужда и горе погасили огоньки в его когда — то живых глазах. Он шел мимо духанов и харчевен, из которых раздавались песни и веселые возгласы.

Ему доставляло удовольствие смотреть на разрисованные им вывески духанов. Вот духан «Самшобло», духан «Эльдорадо». А вот и Мухранский мост. А это что? На углу тоже еще один духан. Но ведь его здесь не было. Нико подошел к открытой двери, за прилавком с удивлением обнаружил Димитрия. Тот тоже его заметил:

—А, Никала, заходи, друг. Сколько времени тебя не видно было.

—А где хозяин?

- Теперь я здесь хозяин. Видишь, купил духан. Садись, гостем будешь. Как живешь? Работаешь еще?

- Да вот, работаю. Кому что надо нарисовать.

- Вот и хорошо. Нарисуй всякие карточки и вывеску красивую сделай.

— Для вывески материал нужен.

- Найдется, — сказал Димитрий. Он постарел, сильно раздобрел, но все такой же проворный и ловкий.

- Хороший духан у тебя, Димитрий,

Нико оглядел пустые стены. — Я его так разрисую, что он станет, как лес в сказке. И в этом лесу будут гулять олени, медведи и львы.

- Садись, закуси, вина выпей.

- Вина мне сейчас не давай. Когда кончу. А то не смогу работать.

- Хозяин, получи деньги, уходим, — позвали из угла, где сидела подвыпившая компания.

- Сейчас, князь — джан, — поспешил к ним Димитрий.

Расплатившись, они стали уходить. Пестро одетая, размалеванная молодая женщина с папироской в зубах прошла мимо Нико. Он посмотрел и не поверил:

- Тамара?

Она обернулась и закрыла лицо руками.

- Что ты здесь делаешь? — в отчаянии сказал Нико.

Она выбежала из духана. За ней последовали ее пьяные спутники.

— «Что ты здесь делаешь?» Ох -хо — хо! Ты все такой же чудак, Нико. Совсем не переменился, — сказал Димитрий с усмешкой.

В тот день он рисовал, да так, словно вел сердечную беседу с добрыми друзьями, открывая им свои горести и радости. Здесь на стенах дышала земля родная с ее горами и долинами, с городскими переулками и садами, с здешней людской жизнью, знакомой ему с детства. Это выражала себя сама душа народа. Того, кто смотрел на эти картины, они погружали в себя всем существом. С того дня прошло немало времени. У Пиросмани уже никогда не было столь большого заказа. Да он и не смог бы его выполнить. Чувствовал: жизнь подходила к концу. Однажды в духан Димитрия забрели два молодых человека, одетые по — европейски. Это были писатель Кирилл Зданевич и французский художник Мишель Ле—Дантю. Под низким потолком гремела зурна, заунывно и тревожно выводил свою мелодию дудуки. Они оторопело озирались на украшенные живописью стены. Усевшись за столик, продолжали внимательно их рассматривать.

- Вот это художник! — восторженно вырвалось у Ле—Дантю,

— Я вижу тут какие—то элементы Ван—Гога... У этого художника, наверное, тоже трудная жизнь. Какая мрачноватость колорита... И обратите внимание, как он себя ограничил в красках!

- Личность художника тут, безусловно, сыграла свою роль, причем довольно сильно, согласился Зданевич. — И личность эта крепко связана с здешними людьми, с их гостеприимством, простотой нравов... Все это легко прочитывается на стенах.

— Интересно, чьи это работы? — спросил Ле—Дантю. — Кто из местных художников писал их?

— Голубчик! — обернувшись к прилавку позвал Зданевич.

— Что прикажешь, князь — джан? — подбежал Димитрий.

— Откуда у вас эти картины?

— Картины?

— Ну да, кто мастер? Какой художник рисовал?

— Никала рисовал. Маляр Никала. Все духаны в городе разрисовал. И все вывески на них.

В это время Димитрия позвали, чтобы расплатиться, и он, извинившись, отошел.

— Вот, оказывается, откуда эти чудесные вы-вески! — улыбнулся Ле—Дантю.

— Этот человек очень любит животных, они умиляют его, — проговорил в задумчивости Зданевич.

— Да, тут есть и известная доля сентиментальности, — заметил Ле—Дантю. — Но для меня это талантливый самоучка, настоящий художник примитивного, «природного» искусства. У него все идет от души. И какая простота, никакой усложненности, которая бы помешала передаче чувств. Взгляните, как скупо все изображается. Подробности не играют роли, здесь — только мать и двое детей! — указал он на одну из картин.

- Подробности убили бы суть дела, а тут она выходит за счет этой простоты: мать и двое детей — это выглядит как символ. Теперь я понимаю: то, что он писал, вывески, научило его делать изображение как эмблему, добиваться предельной обобщенности. Вывеска — ведь та же реклама с ее броскостью, и сразу суть дела тебе в, лоб.

Зданевич подошел к небольшой картине, висевшей у прилавка.

— Ты только посмотри, - обернулся он к Ле—Дантю.

- Это молодой медведь, — подбежал к ним Димитрий! — Он хочет влезть на дерево, но не может.

- Простите, не скажете нам, сколько вы заплатили?

- Заплатил денег? — развел руками Димитрий.

— Никала просто так нарисовал мне.. Я его немного кормил. Хороший человек, но бедняга.

Они переглянулись.

— А вы не можете продать нам? — спросил Зданевич.

- Если господа желают, как я могу отказать?

Мы бы хотели эти две картины. Как вы оцените их?

Димитрий начал осторожно:

—Если князь — джан даст три рубля...

Зданевич, не говоря ни слова, вынул деньги. Димитрий был озадачен. Не продешевил ли?

- А где можно его увидеть? Скажите его адрес.

- Адрес Никала? Кто его знает? Он ходит туда — сюда... Взял свой ящик и пошел. Никала Пиросмани его зовут.

В маленькой темной комнатке Нико показывал гостям свои работы. Он был оживлен, но держался с достоинством. Незнакомые господа удивили его тем, как почувствовали каждую его картину. «Будто душу мою раскрыли и заглянули внутрь».

- Вы настоящий художник, господин Пиросмани, — сказал Зданевич. — У вас большой талант.

- Да, талант... — грустно согласился Нико. — У меня талант устал ждать... Комната должна быть светлой, а здесь всегда темно.

- А в углу что у вас тут?

— Краски, мой братец. Я ведь их сам делаю. Вы в костюмах, в галстуках работаете, а я нет. Одену старый фартук, зажгу лампу и наберу сажи. Нужно ногами размять известь и сделать белила. Потом взять большую кисть и покрасить белой или черной краской.

- Интересно, — сказал Ле—Дантю. — Белой или черной краской. Мне бы хотелось узнать, почему вы прибегаете к таким контрастам? Белая корова или черный бык? Или вот черный орел терзает белого зайца?

Нико задумался, потом проникновенно сказал:

- Я так понимаю: в жизни всегда рядом — добро и зло. Белая корова — добрая, кормит нас, дает молоко, а черный бык — зачинщик драки. Орел принадлежит царю, а заяц — это мы, бедняки...

Я видел ваших «Ортачальских красавиц», сказал Ле—Дантю. — Они тоже на черном фоне.

- Да, у них нехорошая жизнь... Но я рисую их белой краской, потому что жалею. '

Гости слушали с большим вниманием. Зданевич заинтересовался картиной, стоявшей лицом к стене. Он повернул ее к свету и вслух прочел надпись: «Актриса Маргарита». С черной клеенки на них смотрела, загадочно улыбаясь, женщина в белом воздушном платье танцовщицы, с оголенными плечами, с букетом цветов в руке. Добро и зло здесь вступили в борьбу. Но зло, по воле автора, отступило на задний план. Он простил ей все плохое, все мелкое, и на картине она осталась навсегда не продажной женщиной, сломавшей его жизнь, а актрисой, несущей людям радость. Он снова вспомнил, как впервые увидел Маргариту. Он тогда ходил, как завороженный. Она казалась ему красавицей из старых легенд, которые ему рассказывали в детстве.

— Вы не продадите нам этот портрет? — спросил Ле—Дантю.

Но Нико, очнувшись, повернул его снова к стене, сказал как бы извиняясь:

- Это я так... Для себя рисовал.

Зданевич заказал Нико свой, портрет. Но в назначенный день он запоздал, а когда пришел, застал Нико, сидящим на низком табурете и держащим в руках домовой фонарь.

- Ради Бога, извини меня. Бегал с утра, готовился к отъезду. Как мой портрет?

-Я ждал тебя утром. А сейчас заказ получил.

- Ты не знаешь, какая у меня радость! Нашел твоего «Жирафа».

— «Жирафа»? Помню, я его рисовал.

- Хозяин не хочет продать, не я еще пойду к нему... Уговорю.

- Тебе понравился?

- Он великолепен! Только почему у него такие грустные глаза?

- Я думаю, что он слишком высокий, — сказал Нико. — Он выше всех и потому всегда один... А согнуться не может.

- И не хочет, — подхватил Зданевич. — Он гордый...

- Очень гордый... Но ему скучно... И еще немного страшно, одному там, наверху.

Зданевич с удивлением наблюдал, как Нико наносит на фонарь надпись: «Молоканская улица Номер …»

- Новый заказ. Шестьдесят копеек заплатили, — объяснил Нико.

- Надпись на фонаре? Разве это работа для художника?

- Если мы не будем работать над низшим, как сможем сделать высшее?

- Мой славный Нико! Не представляешь, как мне трудно с тобой расставаться, — обнял его Зданевич.

- Все, кого я люблю, уезжают... — вздохнул Нико.

Я постараюсь помочь тебе. Твои картины выставят в Москве. Мы еще встретимся.

Больше они не встретились. Война разметала людей в разные стороны.